В последнее время Даниил Воробьёв заполонил киноэкраны. Его имя звучит эхом повсюду. Кто это? Актёр, крутящий пистолеты в «Майоре Громе». Актёр, зачитывающий поэтические строки на камеру. Актёр, перевоплощающийся 24/7. Он везде разный. И каждый раз неуловимый. Даниил Воробьёв сыграл в большом количестве отечественных и зарубежных проектов. А совсем скоро на экранах появится фильм «Осьминог», в котором артист исполнил чуть ли не восемь ролей. Нам удалось пообщаться с Даниилом об актёрском самоощущении, гранях творчества и новых проектах.
— Как относишься к поп-культуре? Есть ли у тебя какие-нибудь гик-увлечения?
— Прекрасно отношусь к поп-культуре, особенно если она наполнена интеллектом и персональной правдой, желанием говорить и ответственностью перед сказанным; а как и где творец воплощает себя: поп-культура или жесточайший артхаус — абсолютно неважно. Я считаю, что основная задача поп-культуры — уничтожить себя как явление, окончательно размыть границы и впустить в себя другие интеграции, что и происходит… Уже понятно, что тенденцию рождает автор, а не сообщество, которое, скорее, подхватывает направление. Мне, к слову, очень нравится синтезировать!
— Что, например, хочется объединить?
— Бумажный комикс и кино, как это случилось в прошлом году. Мне было дико интересно оживить комикс и попробовать себя в эксцентрике, выпуклой форме, гиперболе. И я очень благодарен вселенной, что появились такие работы, как «Майор Гром», «Конец Света» и «Ваша честь». Это стало отличной возможностью почувствовать, на какой степени подробности актёрского существования должна строиться смелая форма, чтобы её можно было представить зрителю. Любое утрирование получает право на жизнь, если оно реализовано документально. Здесь столько свободы! Вообще, комикс подчёркивает реальность так же, как и хорошая поэзия: несколько штрихов и возникает ощущение, воспоминание, атмосфера, характер. В своей работе я стараюсь всегда опираться на это.
— Да, но внутри твоих работ сложные комиксы. А как выглядит простой, на твой взгляд?
— Бывают ещё сложней (смеётся). Но, конечно, есть совсем прямолинейные вещи, где за внешней формой нет содержания; где сама форма трещит по швам и видно, как игроки пытаются сшить её и выдержать… К примеру, «Конец Света» для меня — комедия, которая стремится в категорию сатиры, это более сложная структура, имеющая яркую форму. Но особый интерес сегодня представляют пастельные тона и минимализм… Знаешь, это как горные хребты, градиентом уходящие за горизонт океана, в голубой дымке, полностью сливаясь с пространством неба. Так и все яркие, сложные формы будто бы стремятся к простоте. Именно эта простота меня и привлекает: где, на первый взгляд, ничего не происходит; где нет действия, приводящего к цели, нет новостей; есть только тишина как исходное событие. И здесь, как ни странно, чем проще, тем сложнее.
— Читаешь комиксы в свободное время?
— Читал, когда готовился к «Грому». А так нет. Прикол в том, что раскадровка фильма выглядит как комикс. Когда знакомлюсь со сценарием, я воспринимаю его в картинках, внутри выстраивается видеоряд роли, в перспективе рождается подробная партитура, согласно которой действую в кино. Считай, это мой внутренний комикс, который я стараюсь не нарушать рассматриванием режиссёрского плейбека (смеётся).
— Что для тебя важно в работе с режиссёром?
— Человеческий фактор и чувство красоты. Условно, если в общении становится понятно, что эстетически у нас с режиссёром схожий вектор, значит, мы идём вместе. Если вектор разный, но мы пытаемся друг друга понять, то родится компромисс. Если нет диалога как инструмента и единого эстетического взгляда, и нет, в силу ряда обстоятельств, возможности к сотворчеству, то всё! Конец фильма (смеётся). С таким человеком я точно не зайду в процесс, какой бы классный ни лежал передо мной сценарий.
— Твои герои запоминаются деталями. В «Конце света» ты характерно материшься. В «Громе» — крутишь пистолеты. Как рождаются подобные акценты?
— Эти внешние детали рождаются через построение внутреннего мира героя. Но и внешнее проявление может продиктовать характер персонажа. Поиск происходит всегда: и в подготовительном периоде, и на площадке. Бесконечный синтез идеи о создании героя и внешней реальности: в поезде, в общении, в прогулке, в параллельных съёмках, во сне… Обычно я выхожу на площадку с уже намеченной внутри структурой или идеей. В процессе она обрастает деталями и закрепляется.
Как и любой артист, я попадаю в дикую панику, если поджимают сроки подготовки, поэтому стараюсь наблюдать и копить, чтобы в нужный момент использовать. Язык и «словарик» героя, а также взгляд, которым он смотрит, — для меня любимый этап подготовки (смеётся). Он магический. Здесь надо терпеливо пробовать и быть в духовной связи с персонажем и собой.
— Как тренировать взгляд?
— Держать внутреннее представление о герое и смотреть его глазами на мир.
— Твои персонажи ярко матерятся. Но среди всей обсценной лексики мелькает одно неизменное выражение, которое мы не можем использовать в тексте. Это намеренное действие?
— Нет…
— Так это не фишка?
— Фишка будет в другом. Я интегрирую поэзию в кино. Один из подобных проектов — «Жить жизнь». Придуманные мной строки гармонично легли в атмосферу кино. В сериале присутствует сцена, «открывающая» моего персонажа: я, больница и Любовь Аксёнова. Я говорю ей о том, что она — бестселлер, что чувствую её в тишине, чувствую, что она так тщательно скрывает от всех. Зрители очень здорово отреагировали на это произведение. Однако это была лишь его часть. Скоро выйдет другое кино, в котором я раскрою мысль стихотворения полностью. То есть оно повторится. Я считаю это очень важным рефреном.
Насчёт повторяющегося мата — скорее, это оплошность. Но оплошность трогательная. Вообще, мат для меня — фольклор, музыка, этно (смеётся). Просто есть злые люди, в устах которых он звучит мерзко и пошло, а есть те, кто пользуется этой лексикой как искусством. Так же, как у американцев, итальянцев, французов, для которых это аутентичная национальная драгоценность. И мы прекрасны в этом. Разнообразнее и изобретательнее всех, как мне кажется (смеётся).
Алина Кувшинникова
— Ты активно участвуешь в зарубежных проектах. Чем отличаются зарубежное и отечественное кинопроизводство?
— Вопрос! Скорее всего, отличием менталитетов. Мы разные. В остальном всё плюс-минус одинаково. Сейчас подходящее время для того, чтобы идти самостоятельно, не ссылаясь на кого-либо. У нас ведь были киношедевры, которые взрывали пространство и время; мировое киносообщество не понимало, как это сделано. Да, мы в процессе, но это прекрасный этап развития отечественного кино. У нас уже появляются самобытные, фирменные, сложные вещи. У нас свой путь, и ссылаться, соревноваться или копировать в нём кого-то кажется совсем странным, имея на ладони такую мифологию, огромное количество одарённых людей, и, наконец, понимание важности кино, где индустрия может сплотить общество… Самое время рождаться заново.
— В одном из интервью ты обмолвился о сценарном опыте. Расскажи об этом подробнее!
— Я пишу. Давно. С детства. Занимаюсь прозой и поэзией. Работать со сценарием, как с литературой, я начал в начале актёрской карьеры, когда мне попадались совсем поломанные сценарии и в смысле структуры, и в смысле диалогов. Приходилось исправлять это, чтобы спасать свою роль. Это был удивительный тренажёр. Сейчас у меня есть несколько написанных мной сценариев, которые ждут паузу в моём графике.
— Ты бы хотел попробовать себя в качестве сценариста или режиссёра?
— Я уже это делаю. Мне очень нравится привносить свой стиль и «лечить» сценарий на территории своей роли. Это каким-то образом подключает меня полностью к придуманной структуре. Мне нравится выстраивать свою роль и предлагать уже собранную концепцию, с которой режиссёр может работать. И да, я думаю о режиссуре, постоянно о ней думаю (смеётся).
— Ты любишь перевоплощаться и открывать новые грани мастерства. Какие роли хотел бы исполнить в будущем?
— Я не думаю о ролях. Они сами выбирают меня. Я стараюсь не мешать этому течению. Но сейчас думаю скорее о новой концепции подготовки к роли, чем о ней самой. Мне хочется совершить глубокое погружение в придуманный характер. Хочется снести своё сверх-я, обрести ДРУГОЕ и выпустить ЭТО на экран. Я хочу попробовать сделать глобальное смещение ценностей. Речь не о пластическом гриме, который безусловно может подчеркнуть актёрскую трансформацию, при этом не становясь критерием перевоплощения. Я хочу сместить внутреннюю суть и основательно закрепиться в конструкции без внешних помех и шума.
— Расскажи о своём театральном опыте.
— Его практически нет. Поначалу был Театр.doc с Михаилом Угаровым. Вроде в 2011-м… Потом чуть-чуть поработал с театром «Практика». Всё это закончилось спектаклем «Жизнь удалась». Я бесконечно и по уши влюблён в кино. Я не из тех, кто говорит, что нужно идти на сцену и набирать там «актёрский жир», чтобы потом «расплёскивать» его перед камерой. Для меня сама жизнь — первоисточник. Сцена ведь тоже — эквивалент жизни, фантазия на тему. Я могу серьёзно «качнуть» себя профессионально в повседневной, обычной жизни. Она так необычна и нелогична! Жизнь — безусловный учитель и мастер. Когда я представляю себя на сцене, думаю: зачем я на ней, что выношу на неё, почему люди должны меня слушать? Единственное, что даёт мне внутреннее право выйти на сцену — моя поэзия, которая постепенно организовывается в моноспектакль.
— Твои герои очень широкие, эмоциональные и местами гиперболизированные. Удивительно, что здесь нет тесной связи с театром.
— Да, удивительно… Но они все плотно сшиты. В смысле — они даже в гиперболе документальны.
— Они живы.
— Да! В этом и прикол. Уходящий год я посвятил сексу и физике, телесности и девиации. Мне захотелось разобраться в этом. Скоро можно будет посмотреть результат этой работы (смеётся). В следующем году я бы хотел прикоснуться к внутренней тишине, меланхолии, минорности — это полутона, середина и «нормальное» человеческое состояние.
— В какие проекты, помимо «Грома», ты привносил что-то своё?
— Во все.
— Режиссёры идут без сопротивления на такой контакт?
— Сейчас да, но раньше приходилось жёстко отстаивать свою позицию и необходимость делать нестандартные вещи в кино. Сейчас все, с кем я сотрудничаю, стараются, занимаются делом; они заинтересованы создать мир на экране и прозвучать. В этом году я хочу завершить все текущие контракты и сконцентрироваться на одном проекте, который начнётся зимой. Хочу подготовиться к нему иначе. Закрыто, живя только тем психологическим рисунком, который предполагает мой герой.
— Звучит страшно. В этом можно потеряться.
— А кто потеряется? Если ты себя определяешь как нечто, тогда есть конструкция, есть чему теряться. А если её нет (смеётся), то и теряться нечему.
— Какие психологические состояния героев стали для тебя самыми сложными?
— Наверное, эмоциональный штиль, внутренняя пустота, тихие слёзы радости, счастье, любовь, доведённая до абсолюта… Казалось бы, простая и понятная система знаков и символов человеческой психики оказывается для меня сейчас самой сложной и при этом самой интересной.
— Как быстро ты отходишь от роли?
— Хотел бы сейчас сказать: «Да я выхожу быстро, у меня есть алгоритм». Раньше я действительно так считал. Но нет. Недавно закончились съёмки фильма Ильи Хотиненко в Петербурге. Мы сыграли влюблённую пару с Ангелиной Загребиной. Нам нужно было прочувствовать жизнь вместе. Сблизиться. Съёмки закончились, а наша история, которую мы построили в Петербурге, ещё долгое время жила во мне и очень трудно выветривалась. По-моему, инерция длилась ещё месяц после съёмок. Я уже был в Новороссийске и занимался другим проектом, но так или иначе ощущал внутри петербургский вайб. Меня это очень сильно напрягло. Я понял, что у меня нет никакого алгоритма.
— Ты принял участие в съёмках второго сезона сериала «Оффлайн» вместе с Никитой Ефремовым. Чем примечателен твой герой?
— «Оффлайн» возник очень вовремя. На тот момент у меня были очень сложные взаимоотношения с семьёй. Я пытался решить проблему: как интегрировать жену и детей в профессию, чтобы не разрушить их и оставаться в ремесле на том уровне, который я сам себе предъявляю. Это стало абсолютной дилеммой, которая разнесла мне голову. Я пытался найти баланс. И тут возник Кирилл Плетнёв со своим сценарием. Я понял, что могу свою текущую проблему сделать проблемой героя, которого мне предлагают сыграть. И отчаянно интегрировал это в кино, где рассказал о собственной боли и тупике. В этой работе я прожил все эмоции, которые пожирали меня в жизни, попытался найти решения для своего героя. По сути это была мощнейшая арт-терапия и уникальная возможность экранизировать общечеловеческую проблему «профессия или семья».
— Обменивались ли вы с Никитой актёрскими лайфхаками по ходу работы над сериалом?
— К сожалению, мы не пересекались на площадке. Но мне всегда приятно его встретить. Я вообще в восторге от Никиты. Для меня он пример духовного воина.
Алина Кувшинникова
— Какой процент занимает твоя роль в сезоне?
— Примерно 30%.
— Какие ещё проекты с твоим участием нам ждать?
— Фильм Ильи Хотиненко, над названием которого ещё думают; «Лада Голд» Никиты Власова, «Повелитель ветра» Игоря Волошина и «Осьминог» Алексея Степанова — всё это стартует осенью.
— Чем примечателен «Осьминог»?
— В нём я играю сразу несколько ролей. Атмосфера, в которую попадёт зритель, крайне необычная. Это и поэтическое кино, и абсолютно зрительское. В нём размыт жанр, поэтому я могу назвать эту работу экспериментальной.
— Во время съёмок актёр неизбежно приобретает новые навыки. Например, учится играть в шахматы или осваивает звонарное искусство. Был ли у тебя подобный опыт?
— Неа… Может, только локально. К примеру, я начал крутить пистолеты, немного играть на фортепиано. О! Мне было бы интересно сыграть певца в будущем. Современного электронного певца. У меня планировался подобный проект, но не случился. Ничего… Всё будет.
— Переживаешь по поводу неслучившихся проектов?
— Вообще нет. Здесь нет ничего мимо. Если я готовлюсь к работе, а она не случается, это не проходит бесследно. Подготовка никуда не исчезает. За время пандемии у меня было много проб. Я провёл большую работу. Родилось много персонажей и эскизов, которые я могу реализовывать сейчас уже в других проектах. Провала нет! (смеётся)
Алина Кувшинникова
