В российский прокат 21 апреля выходит фильм-аттракцион «Оторви и выбрось» — новая история от режиссёра Кирилла Соколова. Два года назад дебютная чёрная комедия «Папа, сдохни!» покорила фестивальные жюри по всему миру, а заодно получила положительные отзывы кинокритиков. От камерного кино, замкнутого в непримечательной квартире, режиссёр уверенно переходит к формату фильма-погони, где пространство меняется вместе с героями.
«Оторви и выбрось» — фильм о трёх поколениях, вдохновлённый реальной историей Виктории Коротковой, жены Кирилла. Однажды её бабушка не захотела отдавать внучку родителям, посчитав, что лучше воспитает шестилетнюю Вику сама. В итоге родителям пришлось буквально выкрадывать собственного ребёнка. Соколов же переосмысляет случившееся и буквально отправляет своих героинь в бега. По сюжету, молодая мать Оля (Виктория Короткова) выходит из тюрьмы. Она планирует забрать дочь (Софья Кругова) у своей матери (Анна Михалкова) и переехать в город. Только вот деспотичная бабуля не готова расстаться с внучкой: она намерена вернуть девочку всеми правдами и неправдами. И даже поступиться родной дочерью. «Если придётся».
К премьере «Оторви и выбрось» мы поговорили с Кириллом о смелой игре с законами физики, актёрском составе и сходствах с мультфильмами Looney Tunes. А заодно узнали, как фильм проходит конкурс Минкульта, кого режиссёр видит героем своего кино и чем Кирилл одержим в процессе съёмок.
— Ты по образованию физик, при этом в своих фильмах нарушаешь физические законы: твои герои банально не умирают от болевого шока или травм! Они для тебя что, шутка?
— Нет, ну в фильме «Папа, сдохни!» все так или иначе умирают! Но мне нравится погружать персонажей в такой мистический реализм. В этом-то и прелесть кино: оно может достраивать что-то над бытовизной жизни, позволяет себе точечные экстраполяции [перенесения свойств и закономерностей с одной области на другую], не разрушая при этом целостность и убедительность.
— Получается, образование помогает грамотно обустраивать кинореальность?
— Скорее, одно дополняет другое. Инженерно-техническое образование проявляется в структурированном подходе к работе, усидчивости и методичности. Я большой зануда и сторонник всё двадцать раз проверить, отрепетировать. Оба фильма у нас полностью раскадрованы. Может, у кого-то съёмочная площадка похожа на творческий полёт мысли, какую-то импровизацию на ходу. У нас совсем не так: всё чётко по плану, и это сильно облегчает работу, позволяет придумывать гораздо больше интересных вещей, ведь у тебя есть возможность подготовиться и как-то их осмыслить.
— Возникал ли у тебя соблазн что-то поменять на съёмках, когда ты понимал: вся работа настолько чётко выстроена, что если убрать что-то одно, всё остальное тоже надо будет перестраивать?
— Не особо. Обычно, если что-то и меняется, то это как правило мелочи. Ну, либо случаются непредвиденные обстоятельства. Например, в «Оторви и выбрось», погодные условия сильно осложняли процесс. Чаще что-то менять приходится на этапе постпродакшна. Как бы ты всё ни продумывал, когда собираешь кино, понимаешь: где-то ритм меняется и нужно подсократить; где-то то, что на уровне текста казалось недостаточно объяснено, в теле фильма, наоборот, слишком проговаривается, так что хватит и намёка.
— «Папа, сдохни!» был замкнут на уровне квартиры; «Оторви и выбрось», наоборот, не привязан к конкретной локации. Это твоё желание экспериментировать с пространством или обусловленный шаг со стороны сценария?
— Конечно, после съёмок камерного кино хотелось выйти на натуру и снять что-то помасштабнее: с приключением и погоней. Однако мы вдумчиво подходили к выбору локаций, чтобы трансформация пространства шла синхронно с внутренними изменениями персонажей. Такое бегство к свободе. Чем дальше герои продвигаются по сюжету, тем больше в кадре воздуха, плотная стена леса и зелени постепенно раздвигается. Надеюсь, эти природные изменения зритель заметит. И, да, конечно, хотелось просто побольше побегать (смеётся).
— Расскажи подробнее про процесс съёмок «Оторви и выбрось». Что получалось, а где возникли трудности?
— Удивительно, но весь фильм был очень сложным. Он был гораздо труднее «Папы»: долго и тяжело писался сценарий, сильно отличавшийся от предыдущего фильма. Сами съёмки мы переносили трижды: сначала не успели собрать деньги, хотя половину актёрского состава уже утвердили. Тогда мы заморозились и дособирали финансирование. Потом пришлось проводить перекастинг и искать нового ребёнка на роль Маши, потому что первая девочка выросла. После этого случилась пандемия, и мы снова заморозились. В итоге снимали фильм между двумя локдаунами, за два летних месяца в 2020 году. Тогда мы всей командой уехали далеко в лес, где были изолированы от мира. Малая группа, постоянные технические неполадки, проблемы с погодой — в общем, съёмки были на износ. Спасибо актёрам за выносливость — никто не устраивал истерик. Потом у нас почти год шёл постпродакшн, тоже мучительно долгий: чем меньше бюджет, тем тяжелее снимать. И вот, наконец-то, мы добрались до кинотеатров. Можно отпустить фильм и двигаться дальше.
Кстати, к вопросу о сложностях: я думал, что в работе с ребёнком, с Соней Круговой, исполнительницей роли Маши, могут возникнуть проблемы, потому что она маленькая, не такая опытная. Но Соня отлично справилась со своей ролью. Вика ей сильно помогала во время съёмок.
— У них сильная химия, которую чувствуешь во время просмотра!
— Это верно. Во время репетиций у Сони с Викой случилась сцепка, наладилось эмоциональное доверие. Когда ты видишь их на экране, понимаешь: эти люди не впервые встретились на площадке, у них уже есть какая-то история. И это очень здорово. В процессе съёмок мне было проще подойти и шепнуть что-то Вике, чем напрямую обращаться к Соне. Потом Вика с ней уже обсуждала важные моменты, и всё получалось. Отличный тандем.
— Это твой первый опыт работы с женой в паре?
— Нет. На самом деле, я все свои короткометражки, все учебные работы снял с Викой. Мы много работали вместе, поэтому друг друга прекрасно понимаем. Плюс, она тоже человек из индустрии. Вика читает все мои сценарии, мы много их обсуждаем.
— Кстати о героях. Скажи, кто твоё альтер эго в фильмах?
— (Смеётся.) Надо подумать! В «Папе сдохни!» мы чем-то похожи с Матвеем, хотя я не приемлю насилие в реальной жизни и считаю, что оно не может быть ответом на какой-либо конфликт. В новом фильме, наверное, герой Саши Яценко — моё альтер эго. Хотя… Вик, как ты думаешь, кто моё альтер эго в фильме? (Обращается к жене за кадром.) Вика говорит, я там во всех понемногу. Думаю, что сам жанр фильма, его наполнение — это и есть моё альтер эго.
— У тебя за два фильма собрался хороший каст актёров: Александр Кузнецов, Анна Михалкова, Александр Яценко… С кем из актёров тебе бы хотелось ещё посотрудничать? Может, с кем-то вообще не из профессии: Оксимирон, например, дебютирует в «Ампире V».
— Я не сторонник привлечения узнаваемых лиц ради узнаваемости. Так как я сам пишу сценарии, при выборе актёров скорее отталкиваюсь от характеристик героев, а не просто от желания поработать с конкретными людьми. В первую очередь, это всегда идёт от истории. Но, например, я испытываю большую симпатию к Поперечному! Я вполне вижу его персонажем своего фильма.
— Твой первый фильм многие сравнивали с Тарантино. Но кроме экшена и кровищи у Квентина есть ещё один важный элемент — фут-фетиш. Есть ли у тебя слабости, которые ты обязательно показываешь в кино и которые могут быть незаметны? Стопы, кстати, ты тоже не обходишь стороной…
— (Смеётся.) Не знаю. Даже не задумывался об этом! Мне нравятся детали, но это не мой режиссёрский фетиш, а киноязык. Именно они и создают кино. Когда ты демонстрируешь деталь в теле фильма, то невольно даёшь зрителю возможность ощутить фактуру. Чем больше ты деталями насыщаешь кино, тем материальнее становится измерение фильма. Такие вещи мне действительно нравятся. И стопы в «Оторви и выбрось» — это не фут-фетиш, а деталь. Героиня ходит босиком, поэтому фокус на ногах неизбежен. Но важно понимать, что она ходит без обуви не потому, что мне нравятся босые ноги. В одной из ключевых сцен мать снимает с себя ботинки и надевает их на ребёнка. Это важный для них момент. И вся история с голыми ногами сделана ради одного этого эпизода. А не потому что мне хотелось показать пяточки.
Не скажу, что какая-то конкретная часть тела меня особенно привлекает. Очевидно, я большой фанат зума! Мой оператор уже надо мной смеётся, мы даже думаем сделать фильм вообще без зума, например, со статичной камерой.
— Кажется, зумом ты разрушаешь стену между зрителем и героями. В какой-то момент они замирают, и ты понимаешь, что происходящее немного заигрывает с тобой. Фокус переходит с персонажей на предметы, параллельно переводя внимание аудитории. Ощущение, как будто рушится четвёртая стена.
— Да, это такой постмодернизм, где всё работает на жанр и некоторую кинематографичность. Условность здесь нужна, чтобы фильм оставался развлекательным, ведь сама история максимально не весёлая. А если убрать специфический киноязык и физические гэги, сюжет превратится в «Похороните меня за плинтусом». Мне было важно, чтобы кино воспринималось как приключенческая комедия, а зритель получал удовольствие. Для этого, несмотря на драматическое ядро и содержание, я начал думать, какими аттракционами можно побаловать аудиторию. Поэтому в фильме есть мультяшное насилие. Да и сама камера — это уже шутка, облегчающая сюжет.
— А почему ты отказываешься от тяжеловесного кино вроде «Похороните меня за плинтусом»?
— «Оторви и выбрось», в отличие от «Папы», комедии положений, — это характерное кино. Герои в нём похожи на людей с реальными проблемами: токсичные отношения в семьях, попытки выбраться из социального капкана, ошибки родителей, которые мы передаём своим детям, — всё это нам очень знакомо и связано с болезненными воспоминаниями. Ироничное повествование помогает зрителю отрефлексировать закопанные переживания. Кино обладает терапевтическим эффектом и позволяет вернуться в травмирующий опыт, но уже на безопасном расстоянии и в ироничном контексте. Так его проще переосмыслить. К тому же, хочется, чтобы фильм положительно заряжал людей и зритель выходил с приподнятым настроением из зала. Если потом он задумается и поймёт, что всё не так весело, как ему показалось в начале, это тоже здорово. Может, когда-нибудь я решу: всё, в ***** [к чёрту], пора снимать свой «Груз 200». Но пока вот так.
— Как раз из-за твоей иронии «Папу» одно время критиковали. Поддерживающие движение #MeToo возмущались, что ты дискредитировал образ жертвы, которая в твоём фильме врёт про изнасилование. Как ты думаешь, есть ли вещи над которыми нельзя смеяться?
— Вещей, над которыми нельзя смеяться, много. Но есть большая разница между смехом и более лёгкой интонацией в истории. Оба фильма получили нагоняй за то, что я якобы смеюсь над домашним насилием. Для меня это странно, ведь в фильме чувствуется авторская интонация и понятно, что я трепетно и нежно отношусь ко всем героям и сильно переживаю за каждого из них. Если бы я хотел их высмеять, то выставлял их в нелицеприятном свете. В «Оторви и выбрось» жизненные обстоятельства показаны с более лёгкой интонацией, но ни в коем случае не умаляют и не опровергают поднимаемые темы. Мне кажется, немногие готовы к самоиронии. Мало кто может увидеть недостатки персонажей в себе и, уж тем более, посмеяться над ними. А пока человек относится к себе слишком серьёзно, он не готов обсуждать такие вопросы. На какую тему не говори — всё может обидеть.
— Мне кажется, твоё кино в целом не стоит буквально воспринимать.
— Конечно!
— Оба твоих фильма одобрил Минкульт. Расскажи, как проходил питчинг? Почему фильм, где так много кровищи и не самая положительная репрезентация полиции, вообще пропустили?
— Это открытый конкурс. Ты подаёшь заявку, на заочном этапе проверяют документы, а дальше группы сценаристов вычитывают сценарий. Только потом, на очном этапе, проходит питчинг, где вы с командой выступаете перед комиссией из продюсеров, режиссёров и других экспертов и защищаете свой проект. «Папа, сдохни!» был попыткой расширения зрительской аудитории, шагом в непривычный жанр, и, спасибо Минкульту, к нам не было ни одной претензии. Но мы принесли большую пользу репутации Минкульта, ведь у этого фильма огромная фестивальная судьба: он был продан в 30+ стран и участвовал больше, чем в сорока конкурсах. У второго фильма также есть зрительский потенциал, внятная история и, по крайней мере как я надеюсь, хороший сценарий.
— Ты говорил в одном из интервью, что у тебя возникают проблемы с выбором жанра к фильмам.
— Скорее, жанр сложно определить для проката. От сцены к сцене я меняю интонацию, чтобы зритель всё время удивлялся и пережил настоящее путешествие: тут поплакал, там посмеялся, а потом постыдился, что смеялся в предыдущем эпизоде. Так к концу фильма наступает мощный эмоциональный катарсис. Но для широкой аудитории, когда ты отдаёшь фильм в прокат, нужна конкретная обёртка. Вот фильм-погоня — наверное, наиболее подходящее определение.
— А если бы ты мог сам придумать жанр? Ты же, например, осовременил фразу «Оторви да брось» как «Оторви и выбрось». В целом, конечно, раз оба фильма — твои альтер эго, можно было бы ввести жанр Кирилла Соколова…
— (Смеётся.) Нет, это, конечно, лестно, но уж слишком нарциссично!
— Ты уже снял камерную историю, сейчас выпускаешь фильм-погоню. А в каких форматах тебе бы ещё хотелось поработать?
— Мне бы точно хотелось снять хоррор и фантастику. А может даже фантастический хоррор! Сейчас я подсел на фильмы ужасов. Мне кажется интересным, когда ты через страх можешь поднимать сложные и важные темы. Получается, пугая зрителя, ты снимаешь с него всю защитную оболочку, а потом в чистый оголённый нерв закидываешь месседж, который хочешь донести.
— Какой из последних просмотренных тобой хорроров особенно запомнился?
— «Перебежчик» 1979 года мне очень понравился. Популярный хоррор про призрака-ребёнка, который полфильма нас пугает, а потом мы понимаем: герой привлекает к себе внимание, чтобы его убийство наконец-то раскрыли. Вот это кино меня впечатлило. Вдруг стало понятно, откуда вырос Гильермо дель Торо по сути.
Ещё люблю абстрактные вещи. Олдскульные хорроры вроде «Выводка» — большая смелость в работе с темами и подсознанием! Смотришь и думаешь, что современное кино стало слишком рафинированным, произошла какая-то странная подмена. У тебя могут идти фильмы с рейтингом R, литрами крови и взрывающимися головами, но с маленьким диапазоном тем, на которые можно разговаривать, ведь всё остальное пугает, напрягает или обижает. Очень не хватает чего-то в духе «Выводка». Удивляешься, как далеко авторы могли порой зайти.
— The Hollywood Reporter сравнивал твой первый фильм с Looney Tunes. С чем ты сравниваешь своё кино?
— Сравнение, действительно, мне понравилось. Я вырос на видеокассетах, поглощал всё без разбору. Тогда же не было никаких систем внятной критики, агрегаторов, рецензий. Ты просто смотрел всё подряд. Так ты поглощал огромное количество говняного кино, но умудрялся находить в нём что-то прекрасное, что в итоге и сформировало вкус. Так, у меня в фильмах есть отсылки к B-Movie, которое я всё детство смотрел.
— Интересно, что в твоих фильмах много кровищи и намёков на боди-хорроры, но их физически не противно смотреть. Плюс, конечно, очень крутая съёмка не даёт оторваться от сюжета.
— Это как раз про сходство с Looney Tunes. Мы поставили себе задачу ни в коем случае не делать треш физиологическим. Боль в фильмах ненастоящая, Евгенич в «Папе» поднимается с простреленным животом — да, мы видим кровь, но из героя не выпадают кишки, поэтому эпизод не вызывает тошноту или физиологическую неприязнь. Все герои — пузыри, причём даже не с кровью, а чем-то красным. Такой подход уводит от излишнего натурализма. Я сам не очень люблю зомби-хорроры, где людей разрывают на части и обязательно показывают их внутренности.
— Раз уж мы обсуждаем анимацию, не могу не спросить: какие мультфильмы ты любишь?
— Я как специально готовился! (Кирилл даёт интервью в футболке с «Риком и Морти».) Этот сериал — просто восторг. «Гравити Фолз» ещё очень понравился. Я не большой поклонник японской анимации, но «Ковбой Бибоп» — любовь всей жизни. Из последнего — «Ванпанчмен» порадовал. И «Симпсоны», конечно. Всё детство их смотрел.
