В российский прокат 12 мая выходит мелодрама Сергея Бодрова «Дышите свободно», главную роль в которой играет Евгений Ткачук. У актёра за спиной — больше 60 ролей: от Григория Мелехова в «Тихом Доне» до Ивана Севастьянова в детективном триллере «Казнь»; свой конно-драматический театр «ВелесО» и режиссёрские амбиции. Он не придерживается конкретного амплуа, порой отдавая своим героям чересчур много места в себе. Оттого и наблюдение за ролями Ткачука становится своеобразным приключением для зрителя: вот он казаком усмиряет лошадей в экранизации Шолохова; вот, преображается в гениального учёного, переживающего кризис идеи в «Бомбе»; вот, вершит самосуд в «Казни» Ладо Кватании; а теперь, в премьерном фильме борется с речевым барьером, мешающим в работе, общению с сыном и личной жизни.
Мы поговорили с Евгением о его подготовке к роли в «Дышите свободно», трепетному переживанию судеб его персонажей, а также о режиссёрском опыте в его театре «ВелесО».
Наталья Лобачёва
— В мае выходит фильм «Дышите свободно», где вы играете героя с сильным заиканием.
— Заикание моего героя — это языковой порог, который ему нужно преодолеть. Оно влияет на его судьбу: например, Илью ограждают от сына, ведь дети часто перенимают заикание у родителей. Большая часть фильма проходит в реабилитационном центре, где герои учатся говорить без заикания. Зачастую в реальности такие тренинги не дают больших результатов: бывает, что человек заикается меньше после прохождения курса, но до конца избавиться от барьера практически невозможно. Ведь заикание, в первую очередь, — это про душевную организацию человека. Любое новое взаимодействие с миром может спровоцировать конфликтную ситуацию, которая будет вызывать спазм и не даст говорить целостно. Довольно тонкий и душевный момент, который удалось уловить и раскрыть Сергею Владимировичу — человеку, исследующему эту проблематику всю свою жизнь.
— Расскажите, как вы готовились к роли?
— Порой я сам двух слов связать не могу из-за каких-то собственных переживаний, хорошо чувствую этот внутренний барьер — наверное, поэтому я не испытывал особых сложностей при подготовке к роли. Плюс, на площадке всегда был уникальный живой пример, Сергей Владимирович Бодров, к которому можно было подойти и настроиться на работу.
— В одном из интервью вы говорили, что для вас важно сотворчество с режиссёрами на площадке. С Сергеем Бодровым оно случилось?
— По моему ощущению, да. В какой-то момент, может быть, Сергей Владимирович ждал от меня большего, но это только он может точно сказать. Действительно, все те идеи, которые рождались у меня относительно сценария или конкретных сцен, он принимал. Да и вообще у него был очень плотный, душевный и трогательный контакт с актёрами. Всех выслушивал, со всеми общался, всегда рассматривал поступающие предложения. В этом смысле он для меня эталон сотворчества.
— В одном из интервью вы говорили, что фильмы о любви, где герои ещё не признаются друг другу в чувствах, — это любовное настроение. «Дышите свободно» — любовное настроение?
— Большая часть фильма, наверное, да. Очень близко по состоянию. Это вы тонко подметили.
— Вы востребованный актёр с карьерой в 60+ фильмов, наверняка плотный съёмочный график. Вы говорили, что вам важно вживаться в роль и понимать своего персонажа. Как вам удаётся быстро выходить из одного образа и погружаться в другой?
— Последнее время, конечно, погружаться в ту или иную проблематику становится всё сложнее. Время сокращается неумолимо, плюс, работа в конно-драматическом театре тоже требует большого внимания и сил для спектаклей и тренировок — конечно, времени на всё не хватает. Но я стараюсь не падать в грязь лицом, а насколько это получается — судить только зрителям, никому больше.
— В интервью для «Времени суток» вы признались, что после съёмок в «Бесах» спрыгнули с моста — так тяжела далась вам роль и сильно повлиял текст Достоевского. Но это было в 2014 году, а как сейчас вы относитесь к героям, которых играете?
— Я после моста как раз и понял, что не надо зацикливаться — это опасно для жизни. Поэтому между съёмками стараюсь выходить из ролей, сбиваться с них и возвращаюсь в реальность.
— Последнее время активно обсуждается метод Станиславского — должен ли актёр проживать свою роль или нет. Вы как считаете?
— Это всё зависит от формы, нельзя под одну гребёнку всё сваливать. Где-то нужно, а где-то — ни в коем случае, это не может неправильно сработать вне контекста. Например, в «Родителях строгого режима» нужно было погрузиться в процесс, чтобы на экране появились взаимоотношения между родственниками на экране и зритель понимал их динамику. Разрушенная семья вдруг обретается в условиях конфликта, но в итоге всё же теряется — это другие вводные. Здесь процесс важнее каких-то форменных точностей.
А, например, в «Казни», конечно, погружаться в такой глобальный протест, безапелляционный фанатизм моего персонажа совершенно не стоило. Важна была как раз-таки форменная точность: выдать требуемый градус в нужной сцене, которая могла длиться всего несколько секунд, но не более того. Но такая форма была не у всех героев: у других артистов были свои задачи, что и сделало картину уникальной. Ладо умудрялся каждому герою найти свою форму существования, которая дорабатывалась уже совместно с актёрами на площадке.
Наталья Лобачёва
— Кстати про «Казнь» и вашего героя Севастьянова. Насколько близок вам персонаж и его позиция?
— Мытарства персонажей, конфликт с системой — очень близкая тема для меня по жизни, с которой я порой не знаю, как быть. Я благодарен Ладо Кватании за то, что он нашёл во мне качества, подходящие персонажу, и что я в очередной раз проработал в себе эту проблематику. Она, мне кажется, очень актуальна сегодня, да и вообще в жизни русского человека в русском государстве.
— Вас часто спрашивают на интервью про совместную работу с Алексеем Серебряковым. Но вы также часто играли с Аглаей Тарасовой — в «Бомбе» и «Казни» как минимум.
— С Аглаей Тарасовой вообще здорово работается: она светлый и яркий человек, который очень боится любого выхода на площадку. Но когда она выходит, то делает всё бесподобно, я всегда засматриваюсь на её работу. При этом, нет никакой звёздности и отношения к себе как к исключению. Большое счастье работать с Аглаей.
— Вы выросли в Ашхабаде, сейчас у вас с супругой свой конный театр «ВелесО», где вы ставите спектакли на природе с лошадьми. Вам комфортно сниматься в открытой местности?
— На природе всегда снимать в три раза сложнее, потому что есть, как это в физике говорят, переменная X — мы не можем стопроцентно знать, куда подует ветер, но мы должны предполагать, что он обязательно подует. Нужно всегда учитывать ту небольшую божественную погрешность, которая сотворит реальную жизнь в кадре.
Что касается театра «ВелесО» — это тот формат творчества, который сейчас интересует меня. Это как раз работа с природой, фактором бесконечного течения, постоянного видоизменения. Для меня это большое режиссёрское исследование в первую очередь. Дела в театре идут, слава Богу: сейчас вот готовим постановку «Люблинский штукарь».
В «ВелесО» я ищу новые формы, материалы, людей, коней для того, чтобы показать в художественном высказывании ту фундаментальную необязательность, которая и движет нами, хотя мы пытаемся постоянно от неё закрыться. Мы не можем выдержать бесконечный поток природных изменений, поэтому и выстраиваем домики, прячемся, одеваемся.
— Я так понимаю, в вашем конном театре вы режиссируете спектакли. Не было желания попробовать себя в кинорежиссуре?
— Кино — это замирающее искусство. Как говорил Моррисон: «Кино — бесконечная смена мёртвых фотографий». И от того, как ты их сложишь, зависит, будет ли в них жизнь. Я пока не уверен, что готов снимать, но подумываю об этом: есть на примете несколько сценариев, над которыми я бы хотел поработать. Так что сейчас через вас закидываю посыл в космос и напрямую продюсерам, которые ищут интересные сценарии: я готов ими поделиться и начать работать.
