В этом мае на российских киноэкранах идёт биографическая драма «Ника» о последнем годе жизни поэтессы Турбиной: былую славу заменяет личностный кризис, девушка больше не пишет, мать держит на расстоянии, собирается стать актрисой и параллельно вступает в отношения с барменом Иваном. Герой становится надеждой Ники на лучшую жизнь: может быть, удастся вернуться к творчеству или всё-таки освоить новую профессию?
Параллельно с прокатом фильма мы поговорили с исполнителем главной роли Иваном Фоминовым — актёром «Гоголь-центра», Ярым из «Околофутбола», Антоном из «Чик» и педагогом в Gogol School — о съёмках «Ники», партнёрстве на площадке и приверженности к типажам российской индустрии сегодня.
— На прошедших выходных у твоей группы в Gogol School был выпускной спектакль. Расскажи, что вы показывали?
— Вместе с Сашей Шульгиным мы ставили спектакль «Скучно» по пьесе «Свидетельские показания», которую написал Дмитрий Данилов («Человек из Подольска»). По сюжету, молодой мужчина выпрыгивает из окна. Люди, которые были с ним так или иначе связаны по жизни — издатели, коллеги — дают показания следователю. Оказывается, герой был детективщиком, писал роман, который так и не закончил, параллельно работал на нескольких должностях — от уборщика до продажника. Всё дело сводится к его финальному покойному монологу, где персонаж утверждает: всё скучно. Он так и не смог перешагнуть черту, и единственным выходом для героя спектакля стало самоубийство, о чём он по сюжету говорит: «Если вы меня спросите, почему я это сделал — да не почему, а просто так».
В другой лаборатории я был как педагог, там Павел Ващилин [актёр МХТ им. А. П. Чехова — прим.ред.] ставил с ребятами спектакль «ДостоГоголь». И за всё то время, что я работаю в Gogol School, это был самый целостный и, в профессиональном смысле, точный показ. Если бы я был художественным руководителем какого-нибудь театра и с такой работой ко мне бы пожаловала группа, я бы всех этих ребят без исключения взял в труппу. Отнюдь не все выпускники театральных вузов на такое способны.
— В лаборатории Gogol School ты режиссёр-постановщик. Что этот опыт даёт тебе как актёру театра и кино?
— Скорее, многое мне даёт не режиссура, а именно педагогика. В какой-то момент мне стало очевидно, что я немало знаю про профессию актёра. Но знания — это одно, а умение их применять — совсем другое. Когда я начал работать в Gogol School, научился в том числе и для самого себя эти знания распаковывать. Педагогика приводит к пониманию моей основной профессии — актёрского мастерства. Кажется, этот опыт делает меня богаче как артиста. Когда ты постоянно вкладываешься в людей и видишь результат своей работы, то начинаешь понимать, как всё на самом деле функционирует. Поэтому работа в лабораториях меня очень бодрит.
— Получается, это влияет и на твоё взаимодействие с режиссёрами в кино?
— Конечно! Я не так давно общался со своим коучем по актёрскому мастерству Василием Шевченко — стараюсь всё время его посещать, всё-таки у меня то съёмки, то театральные постановки. И вот он важную вещь сказал: «Проблема многих современных режиссёров в неумении ставить задачи перед артистами». Я с таким сталкивался в работе, поэтому понимаю ценность этого навыка, который сам приобрёл в Gogol School. Теперь, если попадаю на режиссёра, который не умеет ставить задачу, я сам себе её поставлю. Одно плавно перетекает в другое.
— Кстати о режиссёрах (плавно перетекаем в следующий вопрос): расскажи о работе с Василисой Кузьминой над «Никой».
— Это было сотворчество: во-первых, Вася сама актриса, выпускница Щепки. Во-вторых, она, можно сказать, адепт техники Майзнера [актёрская техника, где больше внимания уделяется партнёру по сцене, чем мыслям и чувствам, связанным со своим персонажем — прим.ред.]. Насколько мне известно, Василиса достаточно долго занималась со Светланой Ефремовой — актрисой, выпускницей Йельской драматической школы, в которой училась вместе с Полом Джаматти и Эдом Нортоном, деканом драматического отделения Калифорнийского университета. Она одна из первых привезла в Россию технику Майзнера. После съёмок «Ники» я записался на мастер-класс к Светлане: каким-то чудом выбили два дополнительных места с женой — она уже где-то в десятый раз проходила тренинг, а я впервые. И этот опыт перевернул всю мою жизнь. Но переворачивать он её начал ещё «до», ведь Вася в своих режиссёрских изысканиях за период репетиций и подготовки к съёмкам работала с нами, опираясь на технику Майзнера. Мне кажется, во многом благодаря этому кино получилось. К тому же, Вася очень чуткий человек. Она чётко знает, чего хочет, в каком ключе видит взаимодействие актёров, их мотивации, что для молодого режиссёра зачастую сложно. Могу сказать, это был один из самых мощных опытов моей работы в кино.
— Ты говоришь, что опыт работы в технике Майзнера перевернул твою жизнь. Расскажи поподробнее, в чём это отражается?
— Это проявляется в повышенном чувстве внимания к партнёрам как в жизни, так и на сцене. В театральных кругах есть расхожие выражения вроде «Партнёр всегда прав», «Быть в партнёре», партнёр, партнёр, партнёр… Но как это — быть в партнёре? Возьмите меня за руку и проведите по пути этого партнёрства, чтобы я понял! Но об этом никто не говорит. Оказалось, существует определённая техника. Я предполагаю, что Майзнер подсмотрел её у самой жизни, ведь вся его система — это поэтапный разбор, как взаимодействовать друг с другом. В процессе у тебя как будто шоры спадают: начинаешь чувствовать истинный интерес к тому, чем занимаешься.
До утверждения в «Нику» и нескольких других проектов я стал разочаровываться: поступающие мне предложения не удовлетворяли внутреннего запроса. А здесь появилось нечто, отвечающее на многие вопросы. Понятное дело, обучение технике не даётся с полпинка, важно развиваться, но это объясняет основные процессы моей профессии. Параллельно начинаешь иначе относиться к происходящему, понимать, почему мы молниеносно реагируем на какие-то вещи в жизни, а на сцене порой превращаемся в роботов.
— В «Нике» повествование концентрируется на главной героине, и, хотя твой герой тоже в числе главных, мы не наблюдаем за его ходом мыслей, он всё равно остаётся на втором плане. В чём его внутренний конфликт, как ты считаешь?
— Наверное, главный конфликт — желание и одновременно страх погружаться в неизвестное, невозможность быть с человеком, который тебе дорог. Не каждый может выдержать ту сломанность, что была в Нике, она ведь очень нестабильный человек — это и по биографии заметно. Мой герой находится в пограничном состоянии, не понимая, кого на самом деле любит: человека или его образ, проявление таланта? Ведь как люди они были абсолютно разные. В итоге, такие болезненные отношения забирают время, которое герой мог посвятить саморазвитию, стать самодостаточным…
Надежда, супруга Ивана, добавляет: Ведь не зря в фильме есть эпизод с родителями Ивана, которые дают понять Нике, что она ему не под стать. Мне кажется, в то время молодому поколению было сложно настаивать на своих желаниях…
Иван: Я думаю, это зависит от человека. Кому-то же удаётся настаивать на своём. Просто такой герой.
Наталья Лобачёва
— Кино Кузьминой не документальное, многие персонажи — образы собирательные. Был ли конкретный прототип у твоего героя?
— Да, но не буду лишний раз его упоминать: этот человек жив и сейчас. Он встречался с Никой на протяжении пяти лет, содержал её семью, постоянно приезжал с полными пакетами еды, параллельно работая в ялтинском валютном баре. А Ника на его деньги вела разгульный образ жизни — он это знал, всё равно продолжал ей помогать, пока не понял, что это безрезультатно: человек просто ведёт себя к погибели.
При подготовке у меня не было возможности лично с ним встретиться, но я изучал его портрет, прописывал библию персонажа, пытался разобраться в причинно-следственных связях, читал про него отрывки из книги Ратнера «Тайны жизни Ники Турбиной (“Я не хочу расти”)». Так я старался подружить тот образ, который нарисовали сценарист и режиссёр, с реальной личностью. Мне кажется, в фильме ситуация происходит очень человеческая, поэтому тут достаточно прислушаться к себе, посмотреть на свою жизнь в разрезе. Наверное, я больше ориентировался на собственные ощущения и противопоставление себя этому герою.
— Было ли какое-то внутреннее сопротивление играть Ваню в «Нике»?
— В самом начале сюжета заявлено большое чувство, которое возгорается между героями. Мне не хватило причин, из-за которых мой герой принимает решение не в пользу любимого человека. Да, у них были конфликты, но в реальной жизни они вряд ли привели бы к разрыву. По итогу, мне не до конца была понятна мотивация персонажа закончить отношения. Но я не равен моему герою. Я могу воспринять что-то остро, но довольно отходчив.
— В «Нике» у вас с Лизой Янковской случилась химия. Расскажи, как вы готовили ваш дуэт к съёмкам?
— Майзнер. Майзнер! Вот мы и вернулись к тому, с чего начали. Химия возникает, когда ты искренне начинаешь интересоваться человеком в моменте. Не когда ты себе придумал, мол, так, мой персонаж о её героине думает то-то и то-то, и пытаешься через кучу этих призм прорваться к взаимодействию. Часто это провальная стратегия. А когда ты настроен на человека, когда ты не про себя, а про того, кто напротив, — начинаешь лучше понимать партнёра. Это и даёт ощущение химии. Ну и плюс, мы с Лизой дружим, поддерживаем связь. Всё это в совокупности и произвело такой эффект.
— Твой герой умеет проговаривать свои мысли, намерения и желания, Ника — намного меньше. Кажется, в реальности распространён обратный штамп: женщины больше обсуждают эмоции и проговаривают свои чувства, чем мужчины.
— Мне кажется, это не гендерная принадлежность, а умение быть открытым. Есть такая книга Маршалла Розенберга «Ненасильственное общение», где автор пишет о том, как общаться чувствами. Весь принцип строится на проговаривании только своих ощущений: первая ступень — фиксация, что произошло; вторая — уточнение, что конкретно тебя задело; третья — пожелание, чего бы тебе хотелось; четвёртая — простая просьба: не мог бы ты в следующий раз так не поступать. Розенбергу удалось помирить два племени, между которыми была кровная вражда на протяжении нескольких столетий. Они просто друг друга услышали.
— После премьерного показа фильм сравнивали со страной: героиня Михалковой — Россия прошлого, а Ники — будущего. При этом, Василиса Кузьмина уточнила: каждый видит в «Нике» что-то своё. О чём для тебя это кино?
— Про невозможность встроиться в контекст. Взять хоть происходящее сегодня: у кого-то это получается, у кого-то — нет. Кто-то сходит с ума, а кто-то идёт на поводу у своих страхов. Даже если посмотреть, что случилось с миром из-за ковида: когда нас в первый раз закрыли дома на карантин и мы с этим благополучно согласились, для меня было абсолютно очевидно, что с этого дня мир стал другим. Ты либо адаптируешься к дивному новому миру и учишься в нём жить, либо ты…
— Как Ника Турбина.
— Да.
— Действие фильма разворачивается в постсоветском пространстве, в начале нулевых. Это особенно хорошо считывается по отсылкам в фильме: плакаты с Би-2, афиши «Истории игрушек» и «Бойцовского клуба». Да и твой герой обожает и цитирует «Матрицу». Какие у тебя поп-культурные ассоциации рождаются в голове, когда думаешь про то время? И как тебе, кстати, «Матрица»?
— У меня нулевые ассоциируются с группой Nirvana: я очень любил рок, гонял на фесты, концерты посещал. Конкретно фанател по всей этой движухе. «Матрицу» же я посмотрел, когда она только вышла. Молодым я не мог впитать всё то, что несёт этот фильм. Он больше похож на своеобразный сценарий. Для меня всё производимое Голливудом в частности несёт определённый смысл, который вкладывают создатели, чтобы не нарушать закон свободы воли — главный вселенский закон. С тобой никто ничего не может сделать, если ты не дашь на это согласие. А нашему мозгу не важно, как к тебе поступает эта информация: через личный опыт или экран в кинотеатре. И когда смотришь что-то вроде «Матрицы», ты внутри себя с этим невольно соглашаешься. А потом похожие события происходят снова, но уже в реальности, и ты особо не удивляешься, принимаешь как должное. Такое своеобразное программирование реальности. На мой взгляд, мы можем наблюдать это прямо сейчас.
— Твои образы, насколько я могу судить, — это обычно простые парни, иногда более хамоватые, как Ярый в «Околофутбола», иногда менее. Не хотелось кардинально сменить амплуа?
— Конечно, хотелось. Вопрос в том, насколько позволит наш кинематограф и будет ли у режиссёра потребность в эксперименте. Большинство актёров становятся заложниками своих типажей. Думаю, диаметрально противоположные роли ко мне придут позже. Сейчас, к сожалению или счастью, меня видят именно в таком амплуа. При этом, я убеждён, что большинство режиссёров, с которыми общался, знают, что я — это не мои герои в кино. Мой ум, моя эгосистема устроены намного сложнее. Но меня таким видят, меня таким любит камера. При этом, меня не смущает то, что я сейчас делаю в кино. Люблю играть простых, понятных людей. Именно людей — в своих проявлениях, поступках. Кажется, этого становится всё меньше и меньше. Сейчас такое время — чего-то с перчинкой, какой-то изощрённости.
Однако роли из года в год всё-таки меняются. Ваня в «Нике» — это не тот же Антон в «Чиках». А Антон — точно не Ярый в «Околофутбола». Но инерцию сложно преодолеть, тем более, наш кинематограф заточен на типажи. Нужно время, чтобы убедить, попросить переосмыслить режиссёра твой образ. Мне кажется, я сейчас медленно, но верно двигаюсь в этом направлении. А как будет, я не знаю.
В театре с этим чуть проще: в этом году мне довелось сыграть диаметрально противоположного героя из пьесы «Пропавший велосипедист». Максимально некомфортная роль на сопротивление, которую, не во всех аспектах, конечно, мне удалось реализовать.
— К роли Ярого из «Околофутбола» ты усердно готовился: качался по 5-6 раз в неделю. На что ещё ты готов пойти в подготовке к роли?
— Всё зависит от материала. Так-то я могу сказать, что на всё, но это будет нечестно. Если есть контакт с режиссёром, что называется «каждое взаимодействие по любви», если роль меня цепляет, тогда готов на многое. Но всё должно быть оправдано.
— Не могу не спросить про анимацию: какие у тебя любимые мультфильмы?
— Один из любимых сериалов — «Время приключений», я его обожаю, недавно только пересматривал. В своё время не пропускал «Симпсонов», сейчас мне очень нравится «Маша и медведь», я его с дочкой смотрю. Он про независимость: взбрело что-то в голову и погнали. Про хулиганство: с появлением технологий реальное общение уходит на второй план. Мне кажется, «Машка» как раз про какой-то задор к жизни.
— Она, кстати, чем-то напоминает Gogol School…
— Это точно.
