20 февраля в онлайн-кинотеатре Wink стартовал сериал «Челюскин. Первые» — историческая драма об амбициозной цели и морской трагедии, основанная на реальных событиях. По случаю премьеры поговорили с актрисой Валери Зоидовой, исполнившей роль радистки Людмилы Шрадер, о большой экспедиции в Териберку, трёхлетнем съёмочном процессе и, конечно же, любви.
— Во время съёмок сериала «Челюскин. Первые» ты с командой отправилась в экспедицию. Расскажи об этом опыте.
— У меня уже было несколько экспедиций: как-то давно мы ездили на десять дней создавать скандинавский нуар во льдах Сибири. Ради съёмок я притворилась глубоко больной и ненадолго сбежала с учёбы на втором курсе ГИТИСа. С «Челюскиным» мы отправились в Териберку. Получился интересный опыт: в первый же день у меня начался ковид с температурой под 40 градусов. Тогда было не очень популярное время для туризма и неимоверно дул северный ветер. Я жила в домике на окраине бухты, и периодически складывалось ощущение, что он взлетит. Единственное, чего я не сделала во время той экспедиции, — не умерла. (смеётся)
Было феноменально в хорошем смысле слова. Мы не могли добираться до площадки на машинах: приходилось ехать до точки на снегоходах. Ещё и невероятный холод одолевал — кутались в огромные китовые шкуры. Худенькая Стася Милославская взлетала от порывов ветра, а Дима Чеботарёв строил домик из снега. Мы словно перенеслись в детство. Это одно из моих любимых воспоминаний в киносъёмочной карьере.
Алина Кувшинникова
— СМИ скинули черновые просмотровки, где на фоне героев сериала маячат LED-экраны, из-за чего показалось, что большая часть сцен снималась в павильонах, а не на натуре.
— LED-экраны тоже были, каждый день над съёмочным процессом работала сотня IT-специалистов. Но реалистичности некоторых экстерьеров можно было добиться только в настоящих локациях. Причём сами съёмки длились три года. Об экспедиции мы знали с первых дней: просто ждали, когда уже она состоится.
— Три года?
— Это моё первое постоянное место работы! Такое ощущение, что у нас был кооператив: как заводчане, мы стабильно возвращались в съёмочный процесс каждый месяц. В сериале огромное количество персонажей, и я сомневаюсь, что в российском кинематографе найдётся схожий пример. У нас фантастические массовые сцены! По факту проект кормил огромное количество артистов на протяжении нескольких лет.
— Во многих тайтлах, как и в «Челюскине», ты с короткой стрижкой. Но сейчас у тебя волосы ниже плеч: новый образ для съёмок?
— Я семь лет непрерывно ходила с короткими волосами, ассоциировала себя с этим и отрицала длинные.
— У тебя нарощенные волосы, верно? Выглядят супернатурально.
— Это правда! Но я приняла чёткое и коллегиальное решение отращивать свои волосы. Меняюсь, расту — мой типаж трансформируется вместе со мной. Я понимаю, что характер коротковолосой дерзкой девчонки мне всё ещё присущ, но хочется идти дальше — во что-то более устойчивое, женственное, земное.
— Опиши свою героиню в сериале: кто она?
— Моя героиня — радистка. Обожаю её! Людмила Шрадер — реальная женщина, так что я играла по прообразу. Это молодая девчонка, которая уехала на Крайний Север и, как мне кажется, контактировала только с мёртвыми китами и чукчами. А жила одна в радиобудке. Мне кажется, это потрясающий архетипичный и неожиданный герой — для меня в том числе, потому что я прыгнула в проект последней.
Тогда переживала не лучшие времена. Было тяжело: такое часто случается, когда ты чувствительный человек. Мне была необходима именно эта работа, причём не из коммерческих соображений. Так что в какой-то степени «Челюскин» меня спас. Брал на руки, укачивал и целовал прекрасные два года. А пробы на эту роль мне помогала записывать Стася Милославская, так как мы дружили. Всё очень-очень символично.
— Как готовилась к роли?
— У меня было мало времени, чтобы подготовиться, — буквально полторы или две недели. Это большой материал для таких сроков, но Стёпа Коршунов — феноменально тонкий, чувствующий и очень одарённый режиссёр. «Челюскин» для него — во многом дебют именно такого масштабного проекта. В России кто-то снимал подобное? Кроме Фёдора Сергеевича Бондарчука, у которого есть суперспособность впечатлять любого и брать даже самую высокую планку.
Когда я зашла в аудиторию на «Мосфильме», все стены были увешаны кораблями, китами, фотографиями, надписями и вырезками из старых газет. Команда выполнила колоссальную подготовку. С точки зрения исторической ценности — это очень важный и значимый проект, не просто аллюзия на пласт времени. Всё архидокументально. Я понимала, что не имею права избыточно фантазировать. Мне было важно знать о прототипе всё. На площадку даже приходили родственники тех, кто действительно участвовал в спасении «Челюскина». А я нашла детей Людмилы.
Ради этой роли подстриглась под мальчика, потому что героиня в хорошем смысле мужеподобная. Очень сильная и самостоятельная девушка, что в контексте того времени было абсолютным нонсенсом: Люда не замужем, живёт одна и не планирует ни с кем сходиться. Мария Кюри своего времени! Эмансипе, первая феминистка. Меня очень восхищал этот концепт. Тогда я даже набрала вес, потому что Шрадер была пышной при жизни. Помню, как мы со Стёпой сверяли фотографии. Например, у нас мизансцена, где героиня сидит за столом и делает радиопередачи, она полностью повторяет снимок с Людмилой. Мы воссоздавали его вплоть до поворота головы и положения плеч. И в сериале множество таких отсылок. «Челюскин» — не просто кино, а огромная энциклопедия важного этапа нашей истории.
— А всё-таки: сколько в сериале сюжетных вольностей, несмотря на глубокую историческую справку?
— Историческая справка, как правило, руководствуется хронологией, а тут мы затрагиваем биографические истории каждого члена экипажа. Нет вольности. Я знаю, что были нюансы упоминания каких-то имён и фамилий, но в остальном всё основано на реальных событиях. Возможно, что-то команда преподносит под завесой секретности — например, напрямую никто не утверждает, что у Люды и второго радиста на судне случился роман. В жизни они не были вместе и никогда больше не пересекались. А произошёл у них какой-то контакт или нет — простор для фантазии. Мы ничего не утверждаем и никогда не показываем их в романтическом слиянии. Это авторское право.
— Если размышлять глобально: допустимо ли добавлять в историческую драму выдуманные события?
— Всё зависит от масштаба. Мы не можем знать наверняка, о чём говорили люди, но при этом обязаны опираться на хронологию. Думаю, историчность не предполагает лжи. В этот момент многое теряется. Таким образом мы дезинформируем зрителя и не позволяем ему взглянуть на произошедшее честно. Очень важно понимать, как герои пришли к каким-то последствиям, а причинно-следственная связь выстраивается из фактов. Так что я за документальность. Либо так, либо просто не стоит заявлять фильм документальным или байопиком. Прекрасный пример — «Король и Шут», где команда придумала панк-сказку как жанр, потому что показанное отклоняется от истины.
— В первых двух сериях трагедия «Челюскина» сводится к злым духам и шаманам, прямо как в недавнем «Прометее» от «Кинопоиска». На твой взгляд, важная ли это составляющая сериала? Почему в русской ментальности принято приравнивать любые трагедии к сверхъестественному?
— Это прямая характеристика этноса, где протекают события. Мы не можем проявлять фатальное неуважение к огромному культурному пласту. Проживающие на этой территории народы действительно язычники: они верят в шаманов и бьют в бубен перед дождём. Это не то, что хотелось бы осмеивать или игнорировать. Матрёшка и водка для России — то же самое. Подобное важно для понимания концептуальной разницы советского человека и народов Крайнего Севера. В том числе это подчёркивает этническую разрозненность. В ту эпоху не было связи и доступа к пресловутой цивилизации. И что такое цивилизация как таковая? Мы понимаем, что перед нами уже очень общечеловеческий вопрос. Переводим фокус с промышленного прогресса на человеческий. Например, моя героиня обучает чукчей радиоперадачам — выбивать Азбуку Морзе.
Малочисленные народы не менее важные, чем условные белые люди. Они тоже мыслят, чувствуют и переживают. Невозможно ставить во главе стола деньги и промышленный прогресс. И лейтмотивом сериал показывает борьбу машин и человека. Мы не имеем права навязывать кому-то свой прогресс, потому что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. К нему просто испытывают элементарное уважение. Людей невозможно подводить под какие-то категории. Есть только категория человечности, и она самая высшая.
— Насколько ты суеверный человек?
— Верю в Бога. Думаю, это full sentence с точки зрения того, что я крайне эзотеричная женщина. Всё мне постижимо, начиная Таро и заканчивая астрологией. В какой-то момент это было орудием познания социума, который меня не очень-то принимал и воспринимал. А я всегда тянулась к людям и хотела изучать их. И такие подручные эзотерические истории из категории астрологии и нумерологии помогли выстроить коммуникативный мост. Потом уже поняла, что это можно использовать как интертеймент и горячие темы для обсуждения с подружками.
Но я бы не рискнула каким-то образом интегрировать это в свою жизнь из категории: «Боже, меня прокляли, я сейчас отдам все деньги гадалкам и поеду в Тибет отмаливать душу». Любой ведьмак скажет, что порча действует только тогда, когда ты в неё веришь. Я знаю, что это существует, но также помню об эгрегоре, который может быть в лице Бога. Это то, что ограждает и защищает. Никто не может оказывать на тебя влияние без твоего желания — это аксиома.
— Условно: если упадёт сценарий, сядешь на него, как принято в театральном закулисье?
— Принципиально нет, потому что для меня это суеверие из категории «плюнуть на порог три раза перед выходом где-нибудь в глуши». Садясь на сценарий, я принимаю правила игры. Весь ряд сопутствующих суеверий касательно выхода на площадку или камер — тоже. Я просто не хочу входить в эту парадигму, мне она не нравится. Не люблю руководствоваться страхом, ни одно из моих решений не может быть принято из этих соображений.
У меня есть парочка ритуалов, которые я выполняю изо дня в день для душевного спокойствия, но они не работают с позиции суеверий. Например, мне очень важно завтракать на подоконнике ягодами и кофе из турки. Я просто не могу жить иначе. Сделаю это, даже если у меня выезд из дома на площадку в три часа ночи. Значит, буду завтракать в два. Дам себе час: мне очень важно посидеть, поговорить. Уважай себя настолько, чтобы разрешать себе все ритуалы, которые делают твою жизнь лучше. Но не надо верить в то, что может представлять для тебя гипотетическую опасность. Жизнь — и так не особо безопасное место. А мир — сомнительное предприятие.
— О каких ещё ритуалах можешь рассказать?
— Наверное, сейчас коллеги меня обсмеют. Естественно, я готовлюсь к пробам: читаю сценарий, знакомлюсь с героиней, постигаю её. Но всё, что делаю в кадре, — молюсь перед дублем. Не повторяю текст, не напоминаю себе мизансцены. Просто читаю «Отче наш». Про себя. Если получится, — вслух. Но обычно мне некомфортно втягивать окружающих в неловкую ситуацию.
Перед началом рабочего дня я всегда созваниваюсь с подругой по видеосвязи, чтобы систематизировать наши планы. Всегда засыпаю вместе с женихом, даже если он находится в другой стране. Если мы не можем сделать это, находясь рядом, то подключается уже упомянутая видеосвязь. Разговариваем всю ночь и засыпаем. А утром я вижу его лицо на экране телефона. Ввиду трагичных жизненных событий ночь для меня — небезопасное время.
— Празднуете ли вы с женихом День всех влюблённых?
— 14 февраля в полночь Алан вытащил меня из постели и повёз в кинотеатр, где мы смотрели кино на первом свидании. Выкупил весь зал и включил мой любимый фильм «Мемуары гейши». Я рыдала. Это было прекрасно. Он объяснил это тем, что во время нашего первого свидания не сдержался и поцеловал меня. А это грубейшее вторжение в моё личное пространство. После произошедшего я скоропостижно попыталась удалиться, сказав: «Извини, поехала домой».
Алан — киноман. Он впервые увидел меня, когда смотрел сериал с моим участием. Кино — моя первая любовь, как и он. Это нас и объединило. Алан сказал, что кинематограф — важное и связующее звено между нами, поэтому очень грустно, что наше первое соприкосновение с кино закончилось неловким поцелуем. То есть он просто не сдержался, а я ещё не была готова. Поэтому мы переиграли впечатление о нашем первом кинопросмотре.
Раньше для меня никто не делал подобного. Как-то мне очень хотелось, чтобы мне организовали День влюблённых, потому что я всегда была тем, кто сидел без валентинок на последней парте. Меня и на медленный танец никогда не приглашали. Час славы наступал во время белого танца. Для меня это была единственная возможность хоть как-то зарекомендовать себя в мужском обществе. Словом, это ничего не меняло… Поэтому каждый раз я праздновала 14 февраля в одиночестве. Плакала, страдала, мучилась.
— Ты не похожа на человека, которому не дарили валентинки.
— Никто не верит, что ко мне ни разу не подсаживался знакомиться мужчина в ресторане, что у меня нет толпы поклонников. Я действительно довольно одинокий человек. И не очень востребованная женщина… (смеётся) Мой первый поцелуй был в 16 или 17 лет — по моей инициативе. Просто уже понимала, что нельзя и дальше так жить. Кто-то уже скоро выйдет замуж, а я всё ещё сижу в девках.
— Ты говорила о прокачке женственности. Остаёшься ли ты при этом той же панкукой, которая любит бродить по заброшкам?
— Для меня женственность в том числе подразумевает панк. Я вообще предлагаю выйти из парадигмы дыхания маткой и гонок за членами, где нас почему-то учат быть женщинами по определённым критериям. Женственность имеет огромное количество лиц и ипостасей. А сексуальность — не про короткие юбки и колготки в сетку. Это и молчаливый разговор, и протяжные взгляды, и музыкальный вкус. Очень эфемерная категория восприятия, абсолютно чувственная.
Ты женственная, потому что женщина. И на рок-концерте без майки, и дома в пижаме, и в библиотеке с конспектом. Всё это сексуально. Энергии нет только там, где есть усталость. Где ты не позволяешь себе реализовывать свою натуру, индивидуальность и личность напрямую. Когда пытаешься подогнать себя под навязанный кем-то стандарт, теряешь себя и становишься тенью несуществующей идеальной женщины.
Я всегда говорю: «Страдание приносит сопротивление». Перестань сопротивляться себе, миру, обстоятельствам и событиям — тогда и придёт счастье. Всё это про условность и безусловность любви. Когда спрашиваешь, что нужно сделать, чтобы обрести женскую энергию, ты говоришь: «Какие условия мне нужно выполнить, чтобы наконец полюбить себя?»
А тяга к труднодосягаемым местам вроде заброшек всё ещё осталась. Крыши, огромные подъёмники, лестницы — отвернись на две минуты, и я обязательно туда залезу, чтобы пришлось снимать всей толпой. Недавно убежала пописать в лес и в какой-то момент оказалась на самой вершине. Просто смотрела на верхушки деревьев и думала: «Как же, блин, отсюда слезть?» А Алан в это время ходил по лесу и боялся, что я погрязла в болотной жиже… Мне нравится забираться туда, где меня никто не видит, но откуда я вижу всех. Плюс, это всегда про уединение — мне хорошо быть одной в толпе. Как уже говорила, я люблю людей, но слегка побаиваюсь их, поэтому отправиться туда, где тебя никто не сможет достать, — идеально. Очень по-кошачьи!
— В тебе больше интровертности?
— Я очень полноценна в своём одиночестве. В какой-то момент не понимала свою потребность в коммуникации с людьми и со временем осознала, что отношу себя к заядлым интровертам. Для этого пришлось какое-то время активно находиться в социуме, а после взаимодействия рыдать на коленях у входа в квартиру, потому что мне невыносимо воспринимать огромное количество энергии. Я сверхэмпатична, что для меня как счастье, так и проблема, потому что перенимаю на себя состояния окружающих.
Ещё одна проблема: у меня искреннее ощущение, что во время диалога мне нужно отдавать человеку больше, чем он даёт мне. В какой-то момент я изливаюсь и остаюсь пустой. Мне нужно несколько дней, чтобы реабилитировать энергию. Поэтому уединение мне и правда ближе. Я нуждаюсь в общении, но от узкого круга людей — по факту от двоих. Думаю, это правильная позиция. Социальное ***дство прекрасно, но оно говорит о неспособности надолго оставаться наедине с собой. Это странно, потому что ты пришёл в этот мир один и также уйдёшь.
— В своем тг-канале «Письма Валери» ты пишешь проникновенные заметки. Обращается ли к более большим формам — например, рассказам?
— Пишу дзуйхицу — это короткий жанр эмоциональной прозы. Ещё у меня есть сценарии, начинала пару книг, так что всё это — художественное отражение моей чувственной действительности. Таким образом я структурирую ощущения, причём делаю это с самого детства. Телеграм-канал был создан именно с этой целью. Уже позже поклонники начали проводить параллели сюжетов написанного с моей жизнью. Публикую только ту информацию, которой готова делиться. Но желания, чтобы кто-то искал в моём творчестве реальных людей, — нет. Поэтому я начала нормировать эту историю и выкладывать строки спустя годы, чтобы невозможно было отследить какую-либо хронологию.
Алина Кувшинникова
