Наш подкаст «Эскейп» состоит из историй людей, которые подтверждают, что поп-культура — сериалы, анимация, игры, фильмы, комиксы — способна помочь выйти из различных кризисов. Важно помнить, что эскапизм — это не побег от реальности, а средство для примирения с ней.
Ранее ведущая подкаста Аня Устюжанинова уже делилась душецелительными историями — например, как Counter-Strike помог побороть ПТСР, как «Конь БоДжек» излечил от алкоголизма, как Disco Elysium сработал лучше психотерапии и исправил «беды с башкой» или как «Симпсоны» смогли наладить отношения матери и дочери.
Для одного из выпусков «Эскейпа» журналистка Татьяна Шорохова рассказала, как комиксы Нила Геймана помогли ей справиться с болью от утраты отца. Вот аудиоверсия подкаста, если вдруг слушать вам удобнее, а ниже — текстовый вариант нашего с Таней разговора.
— Расскажи о себе: чем ты занимаешься и чем живёшь?
— Я соосновательница сайта kkbbd.com, который мы делаем с Марией Кувшиновой — известной кинокритикессой. Сейчас это моё основное занятие. Есть ещё канал в телеграме «Кимкибабадук», который дал название нашему сайту. Я работала диджеем на радио, программным директором на маленьком-маленьком телеканале, работала старшим редактором «Кинопоиске» 11 лет, писала новости, потом немного поработала главредом на сайте «КиноАфиши», а сейчас у нас с Машей своё дело. Надеюсь, надолго.
— То есть, то, что связано с поп-культурой, у тебя давно и глубоко в крови?
— В принципе, да. Мы с мужем большие гики. Собственно, поэтому мы живём с тремя котами и большим телеком.
— Перейдём к основной части подкаста — твоей истории. Расскажи, как ты узнала о смерти отца.
— Было очень обыденно, хотя смерть всегда очень неожиданна. Отец последние пять лет очень сильно болел. У него было аутоиммунное заболевание миастения, которое долго не могли диагностировать. Отцу в 2015-м становилось всё хуже и хуже, потом один молодой врач поставил диагноз. Я поэтому верю, что молодые врачи — это сила. Отец начал принимать лечение, которое по своей сути практически как от онкологии. Он был в слишком серьёзном возрасте, чтобы облучаться химией. И в результате он просто жил. Поскольку очень многие мужчины не любят лечиться, мягко говоря...
— Особенно в России...
— Заставить отца принимать таблетки или пойти к врачу, чтобы провериться лишний раз, было практически нереально. Если честно, меня последние полгода преследовали сны о его смерти. Ему становилось всё хуже, в октябре стало совсем плохо. Две недели он лежал, хоть и вставал иногда, разговаривал нормально с мамой. Наши отношения с отцом очень сложные, мой «деловитый» тон отчасти оттого, что я эту травму почти проработала. Я была в целом готова к его смерти.
Когда первого ноября утром меня разбудил муж и сказал «Тань, ты знаешь, кажется, там всё», первая моя мысль была «куда звонить и кого звать». Мы пошли к маме — она плачет, а на кровати труп. Это уже был абсолютно не мой отец. Честно говоря, я раньше трупы так близко не видела. Самое печальное, что в какой-то момент ты просто не знаешь, что делать. Окей, ты открываешь форточку, закрываешь тело какой-нибудь простынёй или одеялом, вызываешь скорую, полицию, похоронного агента, но при этом у тебя в голове какое-то недоверие. Ты не понимаешь, что происходит. Это просто не могло случиться.
И усложнялось всё тем, что своего отца я в последний раз видела недели за две до его смерти. Он вообще не любил, когда мы лишний раз тревожили его покой. Отец любил сидеть в интернете, постоянно смотрел телек в наушниках — лишний раз мы к нему не заходили. Я ожидала его уход, но никогда не ожидаешь того, что произойдёт с тобой в этот момент, что ты начнёшь рыдать от всего на свете. Я вот разрыдалась первый раз в тот же день после того, как я, собранная, всё сделала и заказала. У меня включился какой-то чёрный юмор, юмор висельника. Выбираем гроб, мне говорят: «Хорошо, что ваш отец худенький. Если бы был большой, пришлось бы гроб дороже делать», а я отвечаю: «Значит, мне нужно срочно худеть, чтобы меня хотя бы в нормальный гроб положили, не переплачивая». Теперь я понимаю, почему люди ржут в кино на ужасах. Что-то страшное случилось, а все «ахаха». Это реакция организма: ты хочешь шутить, потому что хочешь чувствовать себя живым.
Вечером меня муж вытащил прогуляться, просто походить. Там меня и пробило: я стояла, рыдала, выла белугой. Меня, что называется, распечатало. Я знаю, что очень многие не могут плакать, и потому спрашивала себя: «Почему же я плачу?». Потом я прорабатывала этот вопрос с психотерапевтом, задавала ей этот вопрос. Она мне ответила, что я плачу скорее по тому человеку, которого у меня не было и уже не будет. То есть, я прекрасно понимаю, что хорошего и классного отца, как и у многих, у меня и быть не могло в ближайшие пару-тройку лет, если бы он остался жив. Умер он отчасти из-за пандемии коронавируса, ведь мы не могли положить его в больницу. Если бы мы это сделали, за ним бы был круглосуточный уход. Поэтому я хочу сказать всем, кто воспринимает COVID-19 как грипп, что это неправда и что люди, которым нужна серьёзная медицинская помощь, страдают точно так же.
Меня поразила эта традиция, связанная с похоронами. Это какой-то адский мрак. Вот начинаю смотреть гробы, а они все уродские. Говорю: «А можно простой дспшный? Отец не любил излишества, да и в семье это не принято». Мне отвечают: «Вы знаете, можно, но к нему придётся приколачивать ручки», а ручки эти стоят как маленькая лошадка.
— Ну это жуткий бизнес...
— Да, мы все знаем, насколько это ужасное дело, но когда ты непосредственно с этим сталкиваешься, ты этого не ожидаешь. Тебе говорят: «Ну что, вы будете заказывать отпевание?», а я говорю, мол, нет, мы все атеисты в семье. Оказывается, если вы хороните человека-атеиста, это гораздо дешевле. Я знаю, что это звучит цинично, но очень много денег отнимают именно традиционные церковные вещи. Это всё никому не нужно. Я понимаю, что это, возможно, будет вам необходимо, но покойному уже всё равно. Работать я вообще не могла, потому что моя основная работа — это писать, рассказывать что-то людям и осмысливать какие-то вещи. Я вообще ничего не могла в голове уложить эти дни.
— Вакуум?
— Абсолютный. Будто белый шум. И ты пытаешься его чем-то забить. Мне буквально за сутки до смерти отца пришёл комикс про Вечных из серии Sandman Нила Геймана. Я в него уткнулась, а там ещё картинки такие прекрасные. Я вообще люблю визуальное творчество, по музеям ходить. И комиксы люблю давно. У меня первый комикс лет в пять появился.
— То есть, именно картинки?
— Да, картинки, потому что я не могла ничего читать. Вот у меня книга — я её беру, и в момент, когда отец умер, читаю книжку на английском языке, Джона Ронсона «Приключение с экстремистами» (очень весёлая книжка, кстати), и понимаю, что мне совсем не до веселья. Я беру другую книжку — она не пошла. Беру третью, четвёртую — ничего не идёт. А вот Sandman как-то пробился. Во-первых, это не глупые тексты. Во-вторых, там совершенно потрясающий, феерический рисунок. Все 10 томов Sandman'а можно реально где-нибудь в музее выставить. Мне понравилось это сочетание визуальных образов и литературной составляющей.
Почему я до сих пор не читала Sandman'а? У меня стоят три тома, и они просто не пошли по причине того, что основной темой этого комикса стала, как ни странно, смерть и всё, что ей предшествует. Понимаешь, смерть у Геймана — это такая девчонка-готка, очень молодая, клёвая и прикольная. Мне проще было думать, что мой отец столкнулся именно с таким изображением смерти, или к нему зашёл Смерть из Терри Пратчета. У меня на руке, например, выбит Смерть Крыс, который сидит на котике. Я раньше сторонилась темы смерти, она меня всегда триггерила и было неприятно.
— Почему?
— Это именно нежелание — «мы подумаем об этом завтра». Это тема, на которую не хочется разговаривать вообще. И вот когда отец умер, я поняла, что в обществе существует адская омерта вокруг этой темы. Ты вроде понимаешь, что люди умирают, но об этом никто не пишет и не говорит. Причём у меня в ленте многие знакомые хоронят своих близких в этом году, и я начала смотреть, как они пишут об этом. Они пишут о людях: о том, какими они были прекрасными и кайфовыми, как они с ними проводили время, вешают фоточки. Но никто не пишет о том, что происходит, когда этого человека нет. Никто не пишет про свои эмоции. Я просыпалась раз в три часа, буквально задыхаясь от слёз и просто не знала, куда деваться. Я просто выливала это всё в фейсбук, потому что мне психотерапевтка всегда говорит писать.
— Это помогало?
— Да! Я пишу пост, и через пять минут меня отпускает. Почему помогают комиксы: у меня очень долго в голове был имидж отца, который умер во сне на кровати. Я его всё время видела. Я закрываю глаза и вижу его. И мне нужно было это чем-то перебить.
— Поэтому нужна была графика?
— Да. Я довольно рационально стараюсь подходить ко всем вещам. Вот я, например, полистала альбом к сериалу Good Omens, но что-то мне это не помогло. А вот Sandman помог. Я сидела и разглядывала все эти картиночки и панельки. Я заказала все десять томов на русском и пару спин-оффов. Я глотала его прямо с диким удовольствием, мне всё ужасно нравилось. Я написала Гейману в твиттере, что его книги очень помогли. Он сказал: «Здорово, рад, что это вам помогает». Но муж говорит, что он всегда всем отвечает. Меня поразило, насколько классная там история о смерти Сна. Ведь что происходит в Sandman'е? Ты читала?
— Нет.
— Это не спойлер. Поверь, к этому тебя будут готовить все книжки, которые ты будешь читать. Сон — очень консервативный товарищ, он говнюк, который плохо относится к своим женщинам, хоть местами и делает хорошие вещи. Он очень неоднозначный персонаж. И всё это вкупе с тем, как о нём рассказывает Гейман, а он вплетает туда массу намёков. То есть, он создаёт иллюзию большой и крутой книги.
Там есть один том, который очень интересно составлен. Это один из последних, кажется, восьмой. Там действие происходит в таверне, где сидят несколько человек, чтобы переждать бурю. А возникла она потому, что Сон умер. То есть, мы об этом узнаём заранее, ещё до его смерти. И вот они пережидают бурю и рассказывают истории, в которых есть другие истории. Это какой-то совершенно феерический том, некая матрёшка из разных сюжетов. Это всё обалденно нарисовано и здорово написано. Я всегда думала, что Sandman — это, пожалуй, одна из тех вещей, которую не стоило экранизировать. Я подумала об этом ещё на первых томах. Сейчас Netflix собираются делать по нему сериал, и я думаю, что очень зря, потому что он напрашивается именно на анимацию, и не нужно делать из него лайв-экшн. Кажется, это будет совершенно неправильно.
— Скажи, пожалуйста, на какую рефлексию Sandman и другие комиксы тебя навели в состоянии кризиса, когда все чувства и эмоции обострились и рвались наружу.
— Во-первых, я начала думать о собственной смерти. Я сказала мужу, что если со мной что-то случится, не надо выбирать никакую одежду, хоронишь меня в трениках и футболке, всё. Во-вторых, ты меня сжигаешь, а вот с пеплом делаешь, что хочешь, — хоть в унитаз спускай, серьёзно. Все эти традиции настолько вредят живым, это травмирует людей. Если вы хотите устроить мои похороны — пожалуйста, но пусть на них Кайли Миноуг играет. Даже не мои любимые Depeche Mode: они слишком унылые для этого. Именно что-то весёлое, пусть людям весело будет.
Кажется, мы пытаемся скорбеть как-то кучно, похороны же это массовое мероприятие. Скорбь должна быть у каждого своя. Мне очень сильно помогла книжка Мэган Дивайн «It's OK that you're not OK», у нас она называется «Поговорим об утрате». И она пишет, что у неё совершенно случайно и по-идиотски умер спутник жизни, он просто раз — и утонул. Только что он был, и бах — утонул в бассейне. И вот она очень точно пишет про первые дни после смерти. Я читала и думала: «Боже, откуда она знает? Она что, залезла ко мне в голову? Что это?».
— Смогла сформулировать всё это?
— Да. Она всё это очень точно превратила в слова. Вот она говорит: «Прошло пять недель, ко мне подходят и спрашивают, как у меня дела, а я отвечаю, что у меня умер муж. Мне говорят, мол, это же давно было. А я отвечаю, что да, но он умер». Понимаешь, то же самое, когда ты спрашиваешь человека, у которого недавно умер близкий, как у него дела. Эта история всё равно будет внутри. Если её там нет, то он всё проработал. Я не знаю, что чувствуют те, кто теряет действительно любимых близких, таких как отец или мать (у меня с отцом были сложные отношения). Но даже мне было очень тяжело и страшно. Я переработала эти эмоции в текст для сайта, на который какая-то женщина написала «ну, это она красуется, это не о горе в себе, а о себе прекрасной в горе». Об этом Мэган Дивайн тоже пишет: «Вы столкнётесь с обесцениванием своих чувств и горя, вам обязательно укажут „ты не так скорбишь, неправильно”».
— Полиция скорби?
— Да. И, естественно, с полицией скорби приходит и её подруга — полиция уныния, которая скажет «чё ты ноешь, давай улыбнись, всё будет хорошо». Алё, нет, всё не будет хорошо. Я недавно стояла в магазине, выбирала телевизор и разрыдалась, потому что подумала, что жаль, что отец этого больше не увидит. И всё. Это никак не остановить, это состояние, которое ты вообще не контролируешь. Учитывая, что у меня ситуативная депрессия, я в принципе могу расплакаться по любой фигне. Котик лапку в фильме поранил, и в1сё — плачу. Эту проблему я как раз лечу: принимаю антидепрессанты и стараюсь себя контролировать, чтобы я работала с наличием серотонина у себя в голове.
Плюс мне ещё надо получать какой-то дофамин. Я буквально на днях начала «Гидеон из девятого дома» — это очень триггерная книжка, потому что героиня там растёт на планете скелетов среди ходячих мертвецов. Но героиня настолько прикольная, яркая и харизматичная, что меня этот кошмар, который в её жизни происходит, не пугает. Его преподносят как фантастику про некроманток, но это просто фантастика про девушку, которая хочет вырваться из этого образа жизни, но у неё никак не получается. Я начала читать эту книгу буквально вчера, и это первая книга (а не комикс), которую я смогла начать после смерти отца.
— То есть, буквы уже считываются?
— Да. Я ещё прогнала комиксы про Чёрную вдову, и мне это тоже помогло, в плане поржать и посмотреть, как её изображают в комиксах. Я купила всё, что есть на русском, просто чтобы ознакомиться. С книгами было как раз очень сложно. Я начала читать нон-фикшн, но это какой-то ад, потому что он всё же требует погружения и внимания, а его в эти дни, внимания, как у золотой рыбки. Ты не можешь задержать внимание ни на чём, не можешь сосредоточиться и сконцентрироваться, потому что как только концентрируешься, мозг говорит: «Ой, ну нет, мне сложно». Есть такой набор стикеров с рыбками, где они пытаются читать. Вот я превратилась в рыбу, которая пыталась читать, и понимала, что это совершенно бесполезное занятие.
Вот у меня лежит очень ожидаемая мной книжка Сюзанны Кларк «Пиранези», и я никак не могу к ней приступить. Что касается комиксов, графика действительно отвлекает и помогает от визуальных иллюзий, которые застряли в голове. Но так далеко не у всех, это очень индивидуально. Кто-то скажет: «Зачем тебе эта тема? Она же такая грустная. Давай что-то другое обсудим». У нас действительная такая культура, что мы не умеем говорить о смерти и обсуждать её. У нас нет для этого ни вокабуляра, ни принятия. Для нас похороны — это какой-то совершенный ужас, там все плачут, на похоронах все ссорятся.
— Мне кажется, что поп-культура даёт этот вокабуляр, чтобы мы могли говорить про смерть и травмы. Чуть раньше ты говорила, что вы с психотерапевткой это обсуждали, и твои боль и горечь об утрате — это больше о том человеке, которым мог бы быть твой отец, с которым ты могла бы выстроить отношения. Это та мысль, которую я услышала в «Коне БоДжеке». В пятом сезоне есть серия, где БоДжек произносит монолог на похоронах. Серию я удивительным образом увидела сразу, как у меня умерла бабушка, и только из-за неё я смогла понять, почему мне так грустно и почему я так плачу, хоть у нас и не было тесных отношений. Мне кажется, ты говоришь об образах смерти, о цитатах и о вещах, которые в поп-культуре гораздо проще показать. Вот те самые образы смерти в комиксах Геймана и Пратчета.
— Это не совсем комикс, он всё же книжки писал. Но Смерть у него очень классный. Дело в том, что он всегда говорит капсом, очень любит кошек и скачет на белом коне (иногда на белом мотоцикле). Но важно то, о чём ты совершенно точно говоришь. Мы пытаемся разобраться в своих эмоциях, они нас захлёстывают, и мы не всегда способны переварить их и как-то адекватно переложить. Иногда это выливается в агрессию, иногда в депрессию, иногда в то, что люди начинают бухать и встают на путь саморазрушения. Кто-то наоборот пытается делать вид, что ничего не случилось, а внутри этот комок. Например, моя мама плакала только утром в день смерти, а потом всё. А ведь она прожила с ним 46 лет. И вот когда я выложила свой текст об этом на сайт, в то утро она звонит мне и плачет. Я спрашиваю, мол, что случилось. А она говорит: «Я твой текст прочитала». И её пробило. Слава Богу, у неё ушёл этот комок. Некоторые люди десятилетиями не могут его выплакать, а это нужно. Люди запрещают себе плакать — это плохо. Ребят, плачьте, это нормально.
— Они пытаются отвлечься, лишь бы не плакать.
— Да. Плачьте, это совершенно нормальная история и естественная реакция вашего организма на утрату. Странно будет, если вы попытаетесь веселиться, прыгать-скакать, при этом отвергая то, что у вас внутри. И, спасибо господи, Кайли Миноуг за новый альбом, правда, он феерический. Она выпустила прекрасную диско-пластинку, и это так здорово — у Кайли Миноуг продолжается диско, и это супер! Кайли Миноуг уже самой полтос где-то, а у неё всё диско — вот это офигенно! Ощущение, что хоть что-то в мире стабильно.
Я в какой-то момент говорю: «Сири, давай-ка ты сыграешь мне что-нибудь», она отвечает «ок» и ставит Уитни Хьюстон, песню, которую мой папа любил, и я такая «уааааа». Думаю: «Ну ты сука, Сири, что ж ты делаешь». Разные вещи будут неизбежно будут напоминать об утрате. Есть понятия «девять дней» и «сорок дней». Я человек совершенно не религиозный, но, как я поняла, чтение разных текстов про это перестраивает голову. У тебя перестраивается связь. Ты понимаешь, что этого человека больше нет, и всё: идёт перестройка. Именно это через девять дней завершается, поэтому становится легче. И поэтому ещё легче становится на сороковой день, когда этот процесс окончательно заканчивается.
— Это религиозная история, основанная на работе мозга.
— Люди просто заметили, что им легче. Почему поп-культура хороша? Потому что она всегда на расстоянии вытянутой руки. Она всегда рядом. Ты можешь делать, что хочешь, хоть двадцать тысяч раз пересмотреть любимый фильм (я так не делала, но обязательно пересмотрю). Я намерена на днях пересмотреть «Монти Пайтон и Священный Грааль». У одного моего знакомого тоже недавно умер отец, я с ним разговаривала, и говорю: «Ты, главное, не замыкайся в себе и помни, что вокруг тебя есть люди, которые помогут». В первые дни тебе все скидывают «соболезную» и «держись», но это, безусловно, дежурные слова. Но, знаешь, когда их много, становится легче, серьёзно. Когда тебе много человек говорит «слушай, держись, понимаю».
Мне, кстати, очень многие позвонили. Я понимаю, что тут все молодые, а я иксер, почти бумер. И в нашей молодости многие разговаривали по телефону, и это ещё один момент, который мне здорово помог. Мы разговаривали с подругами, друзьями и коллегами именно голосом. Конечно, вы можете писать друг другу в мессенджерах, но параллельно вы всё равно будете заняты другим. А когда вы разговариваете голосом, то можете тоже параллельно что-то делать, но при этом у вас идёт общение. Живое человеческое общение ничто не заменит. Это тоже такая поп-культура, потому что во взаимодействии между людьми куча всего сложного: книги, истории и так далее. Кровать, на которой папа умер, мы разобрали и выбросили её в тот же день. Это то, что я прям рекомендую делать.
— Это в тему о том, что делать с вещами.
— Если у вас в квартире умер человек, быстро вызывайте какую-нибудь службу: приедут работяги и то, на чём он умер, вывезут. И на это место поставьте что-то другое, пусть там будет что-то новое. Вы будете заходить в комнату и видеть другое. У нас сейчас там стоит шкаф с книгами, фигурками, настольными играми. То есть, на этом месте сейчас алтарь поп-культуры. Кровать мамы сразу же унесли в другую комнату, чтобы она там даже не спала и не пересекалась с этой комнатой. Тут очень много всего, что мы с мужем сделали, ему огромная благодарность, что он вообще выдержал в эти дни меня и мою мать, он у меня вообще очень героический человек в этом плане, такой стоик. Я «ааааааа», а он такой «спокойно, давай решать всё нормально, всё хорошо».
— Давай соберёмся...
— Да-да. Ты будешь психовать, но это естественный процесс. Ты не можешь взять и молча вытерпеть это. Не получится — не давите свои эмоции. Мне кажется, люди так мало живут, потому что они всё в себя засовывают и давят. Меня настолько прибило, что смерть всё время рядом. Это, кстати, тоже мысль, которую вы будете думать много дней после смерти любимого человека, близкого или знакомого. Я очень хорошо помню, как много лет назад, кажется, в январе 2008-го совершенно по-дурацки умер австралийский актёр Хит Леджер, который играл Джокера. Фильм вышел уже после его смерти. Что интересно, тогда я совершенно неадекватно отреагировала: я рыдала несколько дней подряд. Я пыталась понять почему, и мы тогда с моей подругой Олей пришли к выводу, что, скорее всего, это был момент осознания собственной смертности. Что и ты скоро умрёшь. Если даже звезда Хит Леджер — прекрасный актёр, человек, который хорошо зарабатывает, — может просто так взять и отбросить коней, то уж ты-то тем более.
И смерть родителей, смерть наших близких — это тоже напоминает, что мы не вечные. Мы двигаемся дальше в очереди, каким-то образом понимаем, что это порядок жизни. Есть ещё очень важный момент: как пишет Дивайн, есть горе, а есть страдание. Горе будет с вами всегда, а вот со страданием нужно работать. То есть, каким-то образом его из себя выблёвывать. Ты как бы отстрадала и живёшь дальше со своим горем — оно останется, но ты всё равно идёшь дальше. Сколько тебе нужно времени — это не важно. Меня, конечно, поражают люди, которые через две недели говорят «ну чё ты, как, всё нормально уже?».
— Всё прошло? Отпустило?
— В смысле «прошло»? Мы ещё даже не похоронили его, алло. У меня таких людей нет, к счастью, но такие люди есть среди моих знакомых. Они мне об этом рассказывали и писали, и очень многие люди писали мне в личку. Многие люди не могли проработать своё горе, не могли об этом говорить вообще. Люди читали мои ночные посты и говорили: «Блин, почему ты можешь об этом писать, а я вот не могу проработать это с психотерапевтом уже много лет?».
Ребят, мы, конечно, все разные, я не хочу надевать белое пальто и не собираюсь говорить, мол, вот, что я сделала, а вы не молодцы. Нет, вы тоже молодцы, вы по-своему делаете, что можете. Нашему дурацкому мозгу, который, может, и изменился со временем, сложно всё это понять и переработать — он медленный. Я иногда мозг сравниваю с Голливудской киноиндустрией, которая очень неповоротливая и медленная. Мозг тоже очень медленный. Безусловно, нам нужно было время, чтобы изменить наши привычки, понятия о мироустройстве и так далее.
— Я бы очень хотела попросить тебя перед тем, как мы закончим с этим выпуском и этой историей, сформулировать какие-то вещи, которые ты хотела бы сказать людям, которые рано или поздно окажутся в этой ситуации. Так или иначе, потеря близких — это то, с чем столкнутся многие, если не все. Рано или поздно все мы будем в этом тяжёлом состоянии, не понимая, что делать со своими эмоциями и не понимая, как это всё перерабатывать. Насколько я понимаю, тебе помогли близкие и поп-культура. Может, есть что-то, что ты можешь и хочешь сказать людям, которые оказались в таком же положении?
— Не отказывайтесь, если вам предлагают помощь. Чем бы она ни была: финансовая, просто поговорить или приехать. Если вы потеряли близкого, вам звонит друг и говорит «я приеду», отвечайте — «приезжай». Другу легче, это не его близкий. А вам будет проще. Берите всю помощь, которую вы можете получить извне. Если люди её предлагают, значит, они искренни в этом. Если человек неискренне предлагает, значит, вам такой человек не нужен.
То есть, если в эти дни вы видите, как какие-то ваши знакомые каким-то образом обесценивают ваши эмоции и горе, абсолютно безжалостно вычёркивайте этих людей из своей жизни — они никогда не поймут вас. Не пытайтесь донести до них, они не поймут. И самое главное — не пытайтесь оставаться в одиночестве. Если у вас есть животное дома — отлично, если нет животных — можно подумать о том, чтобы их завести. Рядом должно быть живое существо. Сейчас многие живут в одиночестве, и это совершенно нормально. Я вот мужа своего чисто случайно встретила, мне уже 34 было, когда мы с ним познакомились. То есть, я могла бы быть одна. Если у вас есть рядом что-то живое — зверь или хороший друг — старайтесь держать с ними контакт. Если у вас есть возможность получить в это время помощь психотерапевта — обязательно её получите, договоритесь о приёме. Сейчас можно совершенно спокойно по скайпу поговорить и выяснить, что с вами происходит. Может быть, вам потребуется лекарственное вмешательство. Это серьёзное дело и нужно себе помогать. Неоходимо думать о своей помощи.
Ну и, конечно, не дать ритуальным службам себя обобрать. Это дико сложно, потому что это происходит в первый же день, когда человек умер: мгновенно начинают звонить. Вам будет очень сложно держать себя в руках, чтобы не пойти на лишние траты. Знаю, что очень многие идут, потому что их склоняют. Я вижу, как они работают. У них есть соответствующие приёмы. Не дайте себя обмануть и развести на деньги. Это, пожалуй, важный момент, о котором не говорят.
— Ну и помнить о том, что если вы чувствуете, что поп-культура может сейчас вам помочь, то вот она — на расстоянии вытянутой руки.
— Конечно, дерзайте. Комиксы, книги, музыка, сериалы, ваши любимые фильмы — вам поможет всё, что угодно, если вы до этого дотянетесь и сможете найти в себе силы, а вы найдёте.
Все выпуски подкаста Эскейп можно найти тут.
