Американский музыкант Call Me Karizma посетил Россию с большим туром. Мы не упустили возможность и выловили его на интервью. Обсудили с Морганом проблематику музыкальной индустрии, взросление, подростковую депрессию и русские традиции (спойлер: оказалось, что кто-то очень любит борщ).
— Ты уже был в России раньше, но в этот раз тур гораздо больше. Как он прошёл?
— Я дал большой концерт в Москве, и это было самое крупное шоу в моей жизни — не только в России, но и во всём мире мире. Круто ощущать, как много людей пришло на мой концерт. В этот раз я выступил не только в Петербурге и Москве, но и в Екатеринбурге, Новосибирске и Нижнем Новгороде. Это классно, потому что раньше никогда не бывал в этих городах, а теперь устроил там шоу. Абсолютно новый опыт.
— Что тебя особенно удивило?
— Даже не знаю… Когда я приехал в Нижний Новгород, не ожидал, что город будет таким большим. За пределами России большинство людей думают, что тут есть только Москва и Петербург, но на самом деле здесь очень много больших и красивых городов. Хотел бы побывать в ещё нескольких.
— Отличаются ли твои концерты в России от тех, что ты даёшь в Штатах?
— Да, некоторые из них точно. В Америке тоже бывают классные шоу, но далеко не все. А в России каждый раз безумно круто! Мне кажется, тут по-другому относятся к тому, что приехал артист из Штатов. Это не то же самое, что просто быть американцем и выступать у себя дома. Совсем другой вайб.
— Есть ли что-то особенное в том, чтобы быть здесь?
— Однозначно. В США меня не воспринимают, как большого артиста. А когда я уезжаю за пять тысяч километров от дома, и меня встречают, как настоящую рок-звезду — это правда нечто особенное.
— Американские артисты и правда давно сюда не приезжали.
— Да, прошло уже больше трёх лет, а для некоторых артистов и все пять. Вот почему мне нравится приезжать сюда. Это удивительная возможность получить опыт, который сейчас доступен очень немногим. За артистов часто решают их менеджеры или лейблы, либо они сами не хотят. А у меня нет никого, кто мог бы диктовать условия. Я сам решаю, что делать.
— Кстати о России: кажется, русская культура играет большую роль в твоей жизни. У тебя русская жена, ты часто бываешь здесь. Какие места или традиции особенно нравятся?
— Рестораны. В России столько разных культур: грузинская, армянская... Еда просто потрясающая. Мне очень нравится одно место, где подают борщ и соленья. Очень люблю борщ.
Мой брат сейчас активно изучает православие и всё больше в это погружается, а в Америке ортодоксальных церквей почти нет — это не так распространено. Здесь же храмы встречаются буквально каждый километр, и это реально круто. Я постоянно фотографирую их и скидываю брату.
— А есть ли в России что-то, что до сих пор кажется тебе странным или неожиданным?
— Не то чтобы странным, но вот вождение тут точно другое — люди ездят гораздо агрессивнее. На многих машинах видны вмятины. В Штатах всё спокойнее, больше знаков на дорогах и правил. Иногда я сажусь в такси здесь и такой: «О боже! О боже!» Ещё тут многие не пристёгиваются и водят механику… Такие вещи всё ещё бросаются в глаза, но уже не воспринимаются как нечто странное.
— Давай поговорим о твоих фанатах в России. Как думаешь, языковой барьер мешает людям воспринимать твою музыку правильно?
— Возможно, если я использую сленг или какие-то выражения, люди могут понять их не так. Но большинство моих текстов очень прямолинейные. Если мне грустно, я просто говорю, что мне грустно. Это легко понять. Наверное, поэтому моя музыка здесь и зашла больше, чем у некоторых других иностранных артистов. Ну и плюсом я делал треки с русскими продюсерами: Sad Money, Samurai, Part of Me, 30 000, Dance with the Devil. Люди, которые принимают участие в создании моей музыки, могут быть из России или, например, Беларуси. Думаю, это тоже помогает и создаёт связь своего рода.
— Ты прав, дело ещё и в самом звучании.
— И в том, как подаётся вокал. Люди из России и ближних стран чувствуют связь с моей музыкой, потому что часть самого звука родилась здесь.
— Твои тексты часто затрагивают глубокие и личные темы, как, например, в Gloomy Tapes. Как музыка помогает тебе справляться с переживаниями?
— Это способ выпустить эмоции, не будучи агрессивным и не причиняя боль ни другим, ни себе. У некоторых людей нет такого выхода, поэтому, надеюсь, что моя музыка даёт им возможность просто прокричать слова и отпустить то, что держат внутри. По крайней мере, так это работает для меня.
— Как быстро пишешь тексты?
— Dance with the Devil я написал примерно за 30 минут. Иногда я возвращаюсь к тестам и меняю что-то, но обычно лучшие треки рождаются быстро, потому что всё просто льётся из меня, и не нужно стараться сделать что-то особенное.
— Помнишь ли ты первый раз, когда написал что-то действительно личное?
— Я не знаю насчёт песни, но отчетливо помню, что в детстве моя мама боролась с алкоголизмом (думаю, с этим сталкивается много людей в России), расти в такой обстановке было… Я написал много песен об этом, когда был младше. Это было хорошим способом сбежать из реальности.
Первую личную песню вспомнить сложно, но мне было 12 или 13 лет, когда я начал сочинять тексты. На самом деле я иногда пишу песни о том, как я пишу песни. Мне нравится «документировать» свою жизнь по ходу событий. Это как дневник. Даже в Dance with the Devil я рассказываю о своём последнем европейской туре и бывшем менеджере, который крал у меня деньги. В моих треках практически всё происходит хронологически.
— Так у слушателей есть возможность расти вместе с тобой.
— Да, мне это часто говорят. Люди пишут мне, что моя музыка помогла им пройти через среднюю школу, старшие классы. Или, может быть, кто-то из их семьи умер, и они находили отклик в моих песнях, что помогало им пережить это. Один парень как-то написал мне, что в 15 лет слушал мою музыку, а теперь ему 25, у него уже есть ребёнок. Это возможность расти вместе — я тоже успел стать отцом за время, что пишу музыку и выступаю на сцене. Это безумно круто, слышать такие истории.
— Я тоже начал слушать тебя, когда мне было 14. Сейчас мне 21, я сижу в одной комнате с тобой и беру интервью. Если бы рассказал об этом младшей версии себя, этот ребёнок сошёл бы с ума.
— Это чертовски круто! Очень рад слышать такое.
— Как обычно рождаются твои тексты? Они основаны на твоей жизни?
— Да, 95 процентов того, что я пишу — это из моей жизни. У меня есть лишь одно демо, основанное на истории другого человека. Даже если это не мой личный опыт, стараюсь создавать что-то вроде романа, в котором люди могут находить отражение своих проблем. Иногда чувствую неуверенность из-за содержания текстов, основанных на моём личном опыте, но потом понимаю, что так выражаю себя: это просто то, кто я есть на самом деле.
Иногда я пытаюсь писать что-то более серьёзное или подражаю другим артистам, с которыми меня сравнивают, например, Yungblud или mgk. И тогда думаю: «О, может, стоит попробовать что-то похожее? Ведь это работает». Но это никогда не получается так же круто, как у них. Я уверен, что Yungblud или mgk не были бы теми, кто они есть, если бы старались быть похожими на кого-то другого. Поэтому нужно просто принять свою «странность» и делать своё, потому что люди любят тебя за твою уникальность. Вот почему стоит полностью принять себя и не пытаться копировать других, ведь что это никогда не работает.
— Было ли у тебя когда-нибудь чувство страха перед выпуском песни, потому что она слишком личная?
— На самом деле нет. Я никогда не боялся выпускать уязвимые треки, потому что с этого всё и началось: люди на них хорошо реагировали, на этом вся моя карьера, можно сказать, построена. Но есть песня, которую я до сих пор не выпустил — Papercuts. Это мой самый любимый трек из всех, что я когда-либо писал. Но я переживаю, что он не наберёт нужные стримы, и это грустно. Каждый раз, когда выпускаю песню, начинаю сравнивать цифры: «Эта набрала 120 тысяч, а прошлая 150 за первую неделю, значит, новая не понравился людям». Это реальное давление. Не хочу, чтобы люди не оценили Papercuts, поэтому пока держу её при себе. Не знаю, когда выпущу. Но она потрясающая.
— Твоя музыка действительно требует времени, чтобы её понять.
— Да, она отличается. Иногда людям нужно чуть больше времени, чтобы её прочувствовать, потому что говорю обо всём очень прямо: в моменте я чувствую себя прекрасно, а уже через секунду я ощущаю себя дерьмом. Просто говорю, что чувствую. Сначала это может отпугивать и вызывать противоречивые чувства, но потом люди начинают это ценить.
— У тебя скоро выходит новый альбом Gloomy Tapes Vol. 3. Эта серия началась ещё в 2018 году. Как ты изменился с тех пор?
— Успел понять, что действительно важно: и в музыке, и в жизни. Раньше хотел быть рок-звездой: тусоваться допоздна, встречаться с девушками… вся эта гламурная движуха. Я никогда не пил, но мне нравилась сама атмосфера. Это слышно в моей музыке, например, в Rockstar я говорю: «get the baddest girls» и прочее. Люди до сих пор любят эту песню, я её исполняю на концертах, но я уже не тот человек. Сейчас мне 30, у меня есть жена и ребёнок. Вот что теперь имеет значение. Если бы я потерял всё, что имею, но осталась бы моя дочь, со мной всё было бы в порядке. Все эти мелочи больше ничего не значат. Сейчас моя жизнь полностью посвящена семье. Я считаю своими близкими не только родных, но и друзей, и фанатов. Теперь дело не в том, чтобы стать великой звездой. Если люди продолжают приходить на мои концерты, этого вполне достаточно.
— Недавно ты писал в своем Telegram-канале о своих переживаниях насчёт музыкальной индустрии, что теперь всё зависит не от музыки, а от медиа и хайпа. Можешь рассказать об этом подробнее?
— Сейчас всё крутится вокруг социальных сетей. Даже сегодня у меня был звонок с менеджером, где мы обсуждали как будем выпускать следующий трек. Раньше всё было проще: выкладываешь песню, фанаты слушают, делятся, она становится популярной. А теперь нам нужно 10 единиц контента [для продвижения каждого трека — ред.], снять видео и успеть зацепить зрителя за те две секунды, пока он не продолжил листать дальше. Сама песня становится вторым приоритетом. Все больше думают о виральном контенте, чем о качестве трека. Это выматывает. Например, у Dance with the Devil не было моментов взлёта в сетях, людям она просто понравилась. Поэтому я верю, что если песня действительно хорошая, то она будет услышана. Просто это может занять больше времени.
— Кажется, когда Dance with the Devil только вышла, было много эдитов с ней в TikTok.
— Да, вот именно. Я ведь не пытался специально её продвигать, понимаешь? Всё произошло само собой, органично. У меня есть песни Rebels и Art Hoe, которые я не пытался сделать вирусными. Людям они просто понравились, и они начали их использовать и отправлять друзьям. Вот что действительно имеет значение. Можно потратить тысячи долларов на инфлюенсеров, но если песня не цепляет, это не сработает. Она должна расти сама. Поэтому я просто продолжаю выпускать музыку и надеюсь, что она найдёт свою аудиторию. Это всё, что я могу делать.
— Мне кажется, многим музыкантам не окей с тем, как сейчас работает индустрия. Я видел TikTok от Ремингтона из Palaye Royale, где он говорил то же самое.
— Ремингтон? Да, я его знаю, классный чувак. Виделся с ним пару месяцев назад. Смотрю на Palaye Royale и думаю: «Хочу быть таким же большим». Они играют в Европе, в Польше, например, и собирают по пять тысяч человек. Группа реально большая и даже они задаются вопросом: «А что мы вообще можем сделать?»
Если уж они переживают, а группа куда крупнее, чем я, то это заставляет думать, что всё катится к черту. Но в то же время, если даже Palaye Royale так себя чувствуют, значит, это придумал не я. Все артисты с этим сталкиваются. Даже Джастин Бибер, безумно популярный артист, начал выкладывать странный контент в соцсетях: гольф, какие-то рандомные штуки. Все были в недоумении, а потом он выпустил альбом. Сейчас без этого никак. Нужно, чтобы о тебе говорили и помнили.
— Раз уж мы заговорили о других музыкантах, а что ты сам слушаешь?
— Честно говоря, я почти не слушаю музыку. Смотрю политические видео, новости, гольф и подкасты на YouTube. Даже не помню, когда в последний раз открывал Spotify и что-то включал. Я просто делаю свою музыку, и на этом всё. Когда вернусь в Америку, собираюсь играть в гольф каждый день. Уже не могу дождаться. В России гольфа почти нет. Его пытаются сделать более популярным, но он всё ещё считается дорогим видом спорта. В Москве с этим получше, ведь это большой, более богатый город, а в США этот вид спорта не такой дорогой. Есть дешёвые поля, можно просто прийти и поиграть за 30 долларов. Я это делаю постоянно.
— Ты смотришь только YouTube? Может тебе нравятся какие-то сериалы или мульты?
— Я обожаю документалки. Я вообще по сути своей старик в теле молодого парня. Смотрю кино про Первую мировую, Вьетнам. Мне нравится, что в России люди не боятся своей истории. В Америке это совершенно не так. А здесь до сих пор стоят памятники Ленину. Кто-то скажет, что это плохо, а я считаю наоборот, хорошо. Из истории можно получать уроки: хорошие и плохие. Это важно. В России история повсюду: церкви, старые здания. И вы это не уничтожаете. Это очень круто. Мне это безумно нравится.
А вообще, я постоянно смотрю новости. Каждый день. Люблю понимать, что происходит в мире. Вот почему путешествия так важны. Без них видишь только одну версию, а на самом деле всё гораздо глубже. Я раньше думал, что Россия — это только Москва и Питер. А потом узнал, что здесь больше 25 городов с населением выше миллиона человек. Это огромная страна, но создаётся ощущение, что за пределами Москвы пустота, хотя на самом деле здесь миллионы людей, куча культур, республик, чего только нет.
Я хочу больше путешествовать. Например, в Азию. Я там ещё не был.
— Представь, что каждый твой альбом — это глава книги о твоей жизни. Как называлась бы нынешняя? О чём бы она была?
— «Второй шанс». Всё это ощущается как ещё одна возможность заняться тем, что мне по-настоящему важно. Я выпускаю новую часть Gloomy Tapes, а прошло уже шесть лет с момента выхода прошлой. За это время много всего произошло: у меня был лейбл, потом меня дропнули, я заключил контракт с другим, выпустил альбом Francis, которым горжусь. Но с тех пор я почти три года ничего не выпускал. Сейчас это как возвращение к корням — второй шанс вновь создавать эмоциональную музыку, которая что-то значит для людей.
Это ещё и второй шанс восстановить коннект с фанатами, которые были со мной во времена Gloomy Tapes и To Hell With Hollywood. Кто-то из них вырос, кто-то отдалился, потому что не почувствовал связь с новым звучанием. И это нормально. Новый альбом вернёт ту самую энергию 2018–2020 годов. Думаю, некоторые из этих слушателей ознакомятся с ним и скажут: «О, вот чего мне не хватало». На это я и надеюсь.
— В соцсетях считают, что Gloomy Tapes Vol. 2 был твоим праймом.
— Честно? Отчасти я тоже так думаю. Тогда я был на мейджор-лейбле Sony, плюс Columbia Records Germany подключались к продвижению. Всё ощущалось очень масштабным. Контракт и маркетинг — сумма примерно в миллион долларов. Один только клип на Monster Under My Bed стоил 45 тысяч без учёта рекламы. Я делал фотки с Yungblud, чувствовал себя частью чего-то большого.
Многие услышали мою музыку именно тогда: увидели клипы, прочувствовали атмосферу, влюбились в то, что происходило в тот момент. Я это понимаю. Хотя с тех пор, по моему мнению, мои песни стали только лучше — глубже, честнее, взрослее. Но по качеству продакшена они не всегда дотягивали. Например, Rebels звучит немного сыровато. Не то чтобы я не люблю этот трек, просто сейчас всё звучит гораздо сильнее.
Но у людей часто остаётся связь с тем, что они услышали в ключевой момент своей жизни. Это как с Эминемом: он делал отличную музыку последние 20 лет, но лично для меня The Marshall Mathers LP — это святое, потому что с него всё началось. Люди всегда помнят первое эмоциональное попадание. Долгое время я думал, что стал делать музыку хуже. Но потом понял, что дело не в этом. Просто те, кто ассоциирует Gloomy Tapes Vol. 2 с трудными периодами своей жизни, сейчас уже изменились. Они счастливы, новая музыка не вызывает тех же чувств. А мои свежие треки, как по мне, не хуже. Может, даже лучше. Именно поэтому я так жду релиза Gloomy Tapes Vol. 3. Хочу, чтобы те, кто думает, что мой прайм уже позади, послушали и поняли, что новая эра не уступает прежней.
В альбоме будет 15 или 16 треков. Некоторые вы уже слышали: American Idol, Dance With the Devil, Balloons. Но есть ещё 13, где будут личные детали — мои реальные голосовые сообщения из 2016 и 2019 годов, короткие послания между треками. Это создаёт ощущение живого рассказа. А ещё на альбоме выйдет песня Wings, которую я написал в тот же день, что и Float — мой последний релиз на мейджоре в 2020 году. Трек выйдет спустя шесть лет. Это безумие.
— Говоря об этом, что изменилось в твоём мышлении или музыке после ухода с мейджор-лейбла и возвращения к независимости?
— Во мне до сих пор много обиды на всю эту систему, и это слышно в моей музыке. Много вот этой энергии «к чёрту систему». To Hell With Hollywood был моим первым альбомом после ухода с мейджора, и это, пожалуй, мой самый «политический» релиз. Не в смысле президентов или правительств, а именно индустриальной политики, всех этих правил: «Если хочешь добиться успеха, ты должен делать вот это и то». Я это ненавидел.
Хорошее искусство не рождается из правил. Этот настрой до сих пор мною движет. Я всё ещё борюсь с системой. У меня нет большого агентства, которое организовывает мне концерты, или поддержки мейджор-лейбла. И, если честно, мне нравится быть в позиции аутсайдера. Когда за всё приходится бороться, я становлюсь лучшей версией себя: пишу более сильную музыку, когда ощущаю давление со всех сторон.
Если у человека всё идеально — он богат, знаменит и у него всё есть (что, к слову, не мой случай), — теряешь стержень. Это происходит с артистами сплошь и рядом. Или, например, в UFC: боец становится чемпионом, покупает яхты, живёт свою мечту и начинает проигрывать. Потому что ему больше не за что драться. Когда у человека есть всё, он перестаёт быть голодным. А если человек не голоден — он уже не великий.
— Каково работать без большой команды за спиной?
— Это тяжело, но есть свои плюсы. Когда за мной стоит большая команда, я просто пишу песню, потом всё уходит: кто-то придумывает клип, ведёт соцсети. В итоге, когда всё возвращается ко мне, оно уже не чувствуется моим, связь теряется. Релиз проходит — ничего не ощущаю. Как будто это был не я.
Сейчас я почти всё делаю сам. Да, это сложнее, но у меня полный контроль. Например, клип на Balloons я снял в баре Punk Fiction — это было первое место, где я выступал в России. Вернуться туда и снять видео самому — это многое для меня значит. Оно не идеально, но оно моё. Это видно и чувствуется. Верю, что и музыка и её подача должны быть частью моего искусства.
Некоторые из моих любимых клипов были сняты именно так. Например, Imaginary Illness из Gloomy Tapes Vol. 2: мы сняли его в дешёвой гостинице в моём родном городе. Я просто сидел в ванне, а камера смотрела на меня. Всё стоило, может, пару сотен долларов. А видео собрало миллионы просмотров. И это при том, что у меня были клипы с бюджетом в 50 тысяч долларов, которые собрали примерно столько же. И сразу начинаю думать, нужно ли всё это?
Вот в чём проблема больших лейблов — у них старый подход. Всё должно быть дорогим, вылизанным, как в кино. Но людям сейчас это не нужно. Им важна честность. Им интересно, когда просто стоишь перед телефоном и говоришь от души. И это то, к чему я возвращаюсь. Сейчас я буквально сижу в своей комнате, записываю видео: «Привет, вот моя новая песня. Если зацепит — поделись». Я снова в самом начале. Без прошлого. Просто музыка и люди.
— Это правда ощущается новым началом. Многие в соцсетях даже не связывают твою новую музыку с тем, что ты делал раньше.
— Я как-то запустил прямой эфир в TikTok, к нему подключилось много новых людей. Написал сверху фразу «Я вернулся из мёртвых», просто чтобы привлечь внимание. Люди начали писать: «Эта песня — безумие». И вдруг кто-то присылает: «Звучит как тот чувак, Call Me Karizma». А я такой: «Чувак, у тебя внизу экрана написано Call Me Karizma!»
Это был странный момент. Столько людей по всему миру слышали мою музыку, но не знают, кто я. Им просто нравится трек, но они не подписаны на мои соцсети, не смотрели клипы, не знают, как я выгляжу. Вроде фанаты, но не по-настоящему. И такое сейчас происходит со многими артистами. Люди слышат песню в TikTok или в плейлисте, она им заходит, но не идут дальше. Не покупают мерч, не приходят на концерты, не делятся музыкой с друзьями. Просто переходят к следующей песне.
Сегодня у многих артистов миллионы стримов, но их никто не знает. Цифры стали главным мерилом успеха. Но это обманчиво. Когда я ушёл с мейджор-лейбла, мои стримы упали — у меня больше нет прежних показателей. Зато недавно я отыграл самый большой концерт в своей жизни. И это говорит больше, чем любые цифры. Всё сводится к одному: есть ли у тебя настоящее комьюнити? Люди, которым не всё равно. Потому что если у тебя 10 миллионов стримов, а на концерт приходят два человека, в чём смысл? Настоящая ценность — в связи с людьми. В том, чтобы они были фанатами не песни, а артиста.
— Тебе нравятся рисунки и другие вещи, которые фанаты создают для тебя? Что самое крутое ты когда-либо видел от поклонников?
— Конечно! Каждый раз, когда я даю концерты, особенно в Европе и России, потому что я не так часто туда попадаю, мне приносят невероятные подарки. На недавнем концерте в Петербурге один парень подарил мне свою гитару. Она была вся в надписях и текстах песен. Сказал, что он — начинающий музыкант и написал на этой гитаре весь свой альбом. Это просто снесло мне крышу. Когда кто-то дарит тебе вещь, в которую вложил душу, это действительно трогает.
А ещё был момент в аэропорту. Мы улетали из Петербурга, кажется, в Нижний Новгород. И пока мы шли на посадку, ко мне подошёл парень. Он сказал: «Я не смог прийти на твой концерт, потому что работаю в аэропорту. Моя смена закончилась в восемь утра, но я знал, что твой рейс отправляется позже, так что я остался здесь, чтобы просто встретиться с тобой». Он вышел в своём оранжевом жилете, пока мы шли к самолёту, попросил фото и рассказал, что ждал весь день.
Такие моменты просто нереальные. Осознавать, что для кого-то я — любимый артист… До сих пор не укладывается в голове. Мой любимый музыкант — Эминем. Его любят миллионы. А кто-то может потратить последние деньги, прогулять школу или остаться на работе на несколько часов дольше, только чтобы увидеть меня. Это безумие. Это значит всё.
— Большинство фанатов выросли вместе с тобой, и это круто. Но я видел в соцсетях разочарованные посты фанатов о том, что ты больше не пишешь песни о подростковой депрессии.
— На самом деле я написал Sad Money вместе с русским продюсером — тем же, кто часто работает с Глебом из «Три дня дождя». Эта песня появилась из странного осознания, что грустная музыка лучше работает.
Это странно, потому что сейчас я реально счастлив и доволен жизнью. У меня есть дочка, которая каждый день заставляет меня улыбаться. Но давление такое, будто я должен продолжать писать грустные песни, потому что на это люди реагируют. В тот момент моя карьера была на пике, словно грусть — это тренд. Это даже строчка из песни: «Sadness is trendy». Сейчас быть грустным — выгодно.
Это сбивает с толку. Я не хочу притворяться, что мне плохо, если на самом деле всё хорошо. Но в то же время я знаю, что мои депрессивные песни действительно помогли многим людям. Тот период моей музыки глубоко зацепил фанатов. Если честно, он до сих пор много значит и для меня. Именно поэтому я возвращаю Gloomy Tapes. У меня есть треки с 2019 и 2020 годов, которые так и не были выпущены. Так что это не фальшь, я не придумываю грусть, а просто возвращаюсь в то время, эмоции и выпускаю эти песни по-настоящему. Для тех, кто до сих пор переживает трудные моменты. Для фанатов, которые по-настоящему чувствовали ту музыку. Суть в том, чтобы быть честным, но и признавать, что некоторые из самых важных моих работ родились именно из боли. И я хочу снова поделиться этим, искренне.
— В последнее время кажется, что депрессия и грусть стали чем-то «хайповым», все устали от этого.
— Да, я тоже думаю, что все уже устали от того, что депрессия и грусть стали чем-то модным. Понимаю, грустная музыка может реально помочь, если ты сам в таком состоянии. Но плохо застревать в этом надолго. Никто не хочет находиться в этом вечно. С этим я сам сталкивался, как артист. Когда я стал известным благодаря депрессивной музыке, а потом почувствовал себя лучше, люди сказали: «Ну всё, он больше не интересный». Ну а разве не в этом и был смысл? Стать счастливее?
Сейчас мои песни звучат более позитивно, но тексты всё ещё достаточно мрачные. Просто теперь стараюсь показывать весь спектр эмоций: взлёты, падения, моменты покоя. Но есть слушатели, которые хотят только одно. Они говорят: «Это не звучит как Gloomy Tapes — я такое слушать не буду». И так происходит не только со мной. Вот, например, Twenty One Pilots: их новый альбом звучит иначе, но он крутой. Ребята старались, выросли. Просто люди хотели от них ужастик, а получили комедию. Но это же не значит, что это плохо, просто это что-то другое. Я по-прежнему делаю честную осмысленную музыку. Она просто не звучит, как в 2018 году. И это нормально.
Алекс Ким
Раз уж заговорили о Twenty One Pilots — мой барабанщик из Огайо, он жил в 30 минутах от Тайлера и Джоша. Там все друг друга знают. Мы с ними не друзья, но индустрия тесная. Насколько я знаю, Тайлер реально ненавидит музыкальный бизнес. Может, поэтому он до сих пор живёт в Огайо — вдали от всей этой суеты Лос-Анджелеса и тусовки. У него жена, дети, большой дом, окружённый деревьями. По-моему, он просто счастлив. И это логично, что Тайлер больше не пишет мрачную музыку, ведь ему не грустно.
Нельзя ждать, что артист навсегда останется в одном эмоциональном состоянии. Слушайте музыку с открытым сердцем. Не чтобы загрустить, а почувствовать что-то настоящее. Это главное.
— Наверное, для многих твоих фанатов всё началось в подростковом возрасте, когда было особенно тяжело. А теперь почти все выросли, и речь уже не только о грусти.
— Это правда хорошо — жизнь перестаёт быть ужасной. В этом ведь и цель, да? Если посмотреть на mgk, то он начинал с рэпа, с тёмной и эмоциональной музыки, а теперь танцует на сцене, делает поп-панк, пробует разные стили. Просто делает, что хочет. Сегодня у него хип-хоп, завтра он в рок-группе. Это и есть рост. Искусство.
Но в этом есть и странность — ему уже 35–36 лет. И я иногда думаю: сколько вообще можно писать грустную эмо-музыку, прежде чем это зазвучит неуместно? Мне 30, у меня семья. Хочу создавать песни, которые отражают мою жизнь сейчас, надеюсь, что они всё ещё будут откликаться людям — 15 им или 50. Вот что такое настоящая связь. Не застревать в версии себя, которая уже не существует.
Иногда я спрашиваю людей: «Какая у тебя любимая песня Call Me Karizma?» Они часто называют новые треки. И это логично, потому что самые активные фанаты — те, кто слушает меня сейчас. Некоторые возвращаются к Gloomy Tapes Vol. 1 или Vol. 2 и говорят: «Ну, это не совсем моё». Просто потому, что они полюбили того, кем я стал сейчас, а не того, кем я был тогда. И это абсолютно нормально. Моя единственная настоящая цель, чтобы люди подключались к тому, что я делаю сегодня. Вот это и есть миссия: расти, развиваться и постоянно искать новых слушателей, которые узнают себя в моей новой музыке.
— Фанаты когда-нибудь рассказывали тебе истории, которые изменили твоё восприятие собственной музыки?
— Никогда не забуду один концерт. Кажется, это было в 2017 или 2018 году в Сан-Франциско. В зале было человек 70 — совсем немного. И я помню, что чувствовал себя как-то подавленно, типа: «А это вообще работает? Кому-нибудь не всё равно?»
А потом на meet & greet ко мне подошла девочка вместе с отцом. В руках у неё были лезвия. И она говорит: «Я раньше причиняла себе вред. И хочу выбросить их прямо с тобой, мне они больше не нужны». И прямо там отдала их мне. Её отец расплакался, а я просто онемел. Этот момент запомнился мне больше всего. Песня, которую я написал, чтобы помочь себе, в итоге помогла кому-то выжить. И я вспомнил: не важно, сколько людей в зале. Важно лишь какое это имеет значение. Этот концерт, который казался мне провалом, стал одним из самых значимых в моей жизни.
Я мог бы написать об этом историю. Однажды я хочу просто сесть и сделать книгу или документальный фильм о своей карьере с интервью фанатов, лейблов, всех. Не ради самолюбования, просто моя история реально дикая. Я начал с нуля — работал в продуктовом магазине и вдруг подписался на крупный лейбл. Всё произошло очень быстро. Писал музыку с детства, но в один момент оказался на Sony, RCA, встречался с тем же лейблом, на который подписан Эминем. Через полтора года моя песня была на радио, а потом я почти всё потерял. Начался COVID, в жизни произошло многое. Было бы круто сделать документалку, чтобы всё это объяснить, потому что мало кто знает мою реальную историю.
— Какую песню ты бы посоветовал послушать человеку, который впервые открывает для себя Call Me Karizma?
— Одну выбрать сложно. Но если говорить об альбоме, то порекомендовал бы To Hell With Hollywood. В нём есть атмосфера Gloomy Tapes, но он звучит как то, что я делаю сейчас. Например, Fire Escape популярна во всём мире: она в топе Spotify, VK, Яндекса. По настроению трек напоминает Dance with the Devil, в нём такая же энергия. Но там есть и очень грустные песни, похожие на Gloomy Tapes. Хорошая смесь.
Мне тяжело выбрать одну песню, потому что моя музыка очень разная. Кому-то нравятся бодрые треки вроде American Idol — они запоминающиеся и весёлые. А кто-то больше склонен к грустным фортепианным произведениям вроде I’m Okay или Imaginary Illness. Они звучат абсолютно по-разному, но всё равно ощущаются как Call Me Karizma. Даже на одном и том же альбоме есть и Rebels, и Imaginary Illness — противоположные, но обе работают. Одна песня не может объяснить кто я.
— Ты работал с Три для дождя и Wildways. Есть ли ещё русские артисты, с которыми хотел бы сделать совместный трек?
— В Санкт-Петербурге я увидел группу Cardio Killer. Что вообще?! Это было дико. Они очень крутые вживую, но их не так много людей знает. Вокалист орёт как школьница — сумасшествие. Мне нравится этот микс панка и хип-хопа. И у него ещё есть диджей, это напомнило мне Limp Bizkit. Было бы круто с ними сделать что-то вместе.
Я вообще не слушаю много музыки, и у меня нет любимых русских артистов. Обычно влюбляюсь в песни на концертах. Я даже не знаю, как некоторые треки звучат в студийной версии, но их живое исполнение остаётся в памяти. И именно это для меня важно. Например, я сделал трек Halo с французской группой Landmvrks. Они поют на французском. Я увидел их на фестивале, они выступали сразу после меня. Я им сразу написал: «Нам нужно сделать песню». Вот так у меня чаще всего и рождаются совместные треки.
— Представь, что твоя музыка стала саундтреком к фильму или видеоигре. Какой бы был сюжет?
— Думаю, моя музыка подошла бы для чего-то вроде «На игле» или «Бойцовского клуба». Экшен с драмой. Такое депрессивное кино. Или, например, «Брат» — я не смотрел сам фильм, но видел отрывки на YouTube.
— Наш телеканал — об анимации и поп-культуре. Есть ли у тебя любимые мульты, сериалы или фильмы?
— «Офис» — номер один, а ещё «Во все тяжкие» — это два моих любимых сериала. Я смотрел их, наверное, раз по 20 каждый. Мне нравятся психологические фильмы, так что один из любимых — «Бойцовский клуб». Он такой крутой, я даже не знаю... Фильм, который вдохновил меня заняться музыкой — это «8 миля» с Эминемом. А ещё Тарантино — любимый режиссёр всех времён.
Маша Медведева
