Голливуд уже много лет ведёт одну и ту же игру: влюбляется в мюзиклы, как подросток в старшеклассницу, адаптирует их под большие экраны, но переоценивает свои силы. На Бродвее постановки живут благодаря громким голосам, живой музыке, энергетике актёров и зрителей. Студии же подходят к ним с хирургическими инструментами: вырезают, подкрашивают, переосмысливают ради зрителя, который, по их мнению, слишком далёк от настоящего искусства. И каждый раз, когда в кинотеатрах оказывается новая экранизация, театральные поклонники замирают в тревожном ожидании, будто кто-то собирается трогать их святыню грязными руками.
Выход серии фильмов по мюзиклу «Злая» и одноимённому роману Грегори Магуайра снова поднял этот болезненный вопрос. Казалось бы, любимая история многих, огромная база поклонников — идеальный шанс доказать, что Голливуд должен уважать первоисточник. Однако кинокомпании всё время уверяют, что понимают методологию и особенности музыкального жанра, а после резко осовременивают материал, заменяют мощные голоса театральных артистов хайпующими именами из поп-плейлистов и превращают живое искусство в глянцевый клип. Почему так происходит? Для чего индустрия настойчиво продолжает ломать то, что прекрасно работает на сцене? И есть ли шанс, что «Злая» станет исключением, а не ещё одной иллюстрацией того, как Запад идёт против природы мюзикла?
Кино и музыкальный театр: союз, обречённый на провал
Кино и театр — два вида искусства, использующие совершенно разные способы воздействия на аудиторию, что делает их союз довольно неустойчивым. На сцене актёр живёт моментом и не может спрятаться за монтажом, автотюном или дополнительными дублями. Доверие зала строится на прямом контакте. Кино же привыкло к искусственной красоте и идеальной картинке. И когда мюзикл мигрирует с подмостков на большой экран, он будто теряет часть своей природы: импульсивность, спонтанность и естественную шероховатость.
Студии стремится к универсальности. То, что на сцене звучит мощно и полно, на экране может казаться чрезмерным. Голливуд боится, что театральная экспрессия покажется зрителю избыточной, а потому сглаживает углы. И в этот момент теряется глубина: песни становятся короче, сюжетные повороты — безопаснее, как было в картинах «Чем дальше в лес…», «Энни» и «Богема». Драма трансформируется в мелодраму, а протест — в полунамёк. Но главный конфликт в том, что кино стремится к контролю, а мюзикл — к переживанию. В театре каждое представление уникально: актёр может спеть чуть иначе, а оркестр сыграть эмоциональнее. В адаптациях всё фиксировано, поэтому теряется шарм.
Погоня за цифрами
Кастинг — та область, где Голливуд чаще всего проявляет полное непонимание природы мюзикла. Студии переживают не о том, кто способен выдержать мощную вокальную партию или сценическое напряжение, а о том, чьё лицо будет хорошо выглядеть на постерах. Так в адаптациях появляются знаменитости, которым явно удобнее сниматься в романтических драмах, а не в бродвейских адаптациях. И Рассел Кроу, который в «Отверженных» (2018) упорно старался больше говорить, чем петь, только вершина айсберга. Дальше идёт Ариана Гранде, которая в «Злой» смотрится совершенно инородно, а также Николас Голицын и Камила Кабельо в «Золушке» (2021). Проблема усугубляется искренней верой Запада в то, что, если киноактёр умеет играть и петь, он справится с мюзиклом. Но это не так. Театральный артист тренирует голос годами, пока кинозвезда надеется на монтаж и дополнительные дубли.
Когда кино решает «улучшить» театр
Голливуд уверен, что любое произведение нужно адаптировать под массового зрителя. Но под этим словом студии понимают не реальную аудиторию, а удобный набор предположений, упирающийся лишь в цепляющую картинку и динамичность кадров. Упрощение забирает душу. Когда студии берут в руки мюзикл с острой или неудобной темой, первое, что обычно происходит, — это попытка сделать его «мягче» и безопаснее. Так случилось с проектом «Чем дальше в лес…» (2014), где Disney превратил сложную философскую притчу Сондхайма о становлении классических сказочных героев в семейную комедию. Театральный второй акт, посвящённый беременности Рапунцель, полный тревожных откровений, аморальных намёков и страха перед ответственностью был вычищен и приведён к аккуратной повестке.
Похожая судьба постигла и «Эвиту» (1996) — историю Евы Дуарте (Эвиты) от бедного детства и становлении до титула первой леди Аргентины и смерти. На сцене это было сложным высказыванием о власти и популизме. В кино же политическая многослойность уступила место интимной истории одной женщины. Например, в оригинальной постановке Эвита предстаёт перед зрителями как амбициозная девушка, готовая бороться за свои права, а в фильме героиня бежит от неудач. Ключевой момент мюзикла — переезд героини в Буэнос-Айрес. И если в постановке Эвита нагло и эффектно использует одного из своих знакомых, чтобы выбить билет в лучшую жизнь, то в фильме отчаяние и смирение играют в её жизни ключевую роль. Именно так Голливуд часто и работает: редактирует конфликт, пока он не перестанет тревожить.
Одна из главных сил театра — его условность. Зритель не спрашивает, почему герои вдруг запели, не ждёт от сцены реалистичности. Но кино нередко решает, что всё нужно сделать наоборот. «Оклахома!» (1955) — яркий пример подобных изменений. На сцене — простой мюзикл о конфликте ковбоев и фермеров с клишированным любовным треугольником и наивными шутками. В фильме намеренная карикатурность была подменена натуральными видами, прямолинейной драматургией и почти документальными оттенками. Вместо доброй и наивной истории о маленьком сообществе получилось нежизнеспособное произведение, ведь исчезла та магическая лёгкость, ради которой зритель приходили в театр.
В куда более драматичном виде это проявилось в «Кошках» (2019). По факту это мюзикл без сюжета с метафорой между животными и людьми (как у Оруэлла). Постановка выстроена на гротеске и абстрактности для усиления хореографии и самого театрального эффекта. И этот карикатурный мир перенесли в плоскость цифрового реализма, попытавшись додумать сюжет: ввели главную героиню Викторию, пару антагонистов и создали реальную драму между кошками. CGI-мех и попытка придать телам звериную правдоподобность разрушили саму идею условности. Там, где спектакль предлагал просто повеселиться и проникнуться поэтической недосказанностью, кино всё объяснило буквально.
Когда гении сцены становятся лабораторными крысами
Голливуд уверен: зрителю нельзя давать отдышаться. Именно поэтому каждая театральная пауза кажется студиям устаревшей, а размеренное повествование — потенциальной угрозой динамике. Картина «Богема» (2005), рассказывающая о жизни молодых художников и музыкантов в Нью-Йорке 1989–1990 годов, стала жертвой этого подхода. На сцене — история о медленно текущем времени, любви, бедности, дружбе и борьбе со СПИДом, где важна каждая пауза, каждый вздох актёров. В кино подобные моменты были ускорены, драматические переходы сокращены, а часть сцен снята в клиповой манере. Больше всего пострадали драматургически выверенные диалоги о СПИДе и финал истории: в мюзикле одна из героинь воскресла в качестве символа новой жизни, в кино же режиссёры предпочли реализм. Вместе с ритмом монтаж урезал и эмоциональную текстуру: вместо интимного Нью-Йорка 1990-х получилась более гладкая и менее живая версия истории.
«Призрак Оперы» (2004) демонстрирует схожий подход. Театральную, почти гипнотическую медлительность Уэббера заменили визуальной интенсивностью. Кинематографическая составляющая подвинула песни на второй план, а некоторые из них, включая основную арию Кристины и Призрака, были урезаны в угоду более красивым кадрам. И хоть Эмми Россам справилась с партией главной героини, это всё ещё не то. Голливуд получил невнятную массу, которая движется быстрее, но чувствует меньше.
Осовременивание сюжета предполагает и его перенос в настоящее, в понятное аудитории время. Но такая попытка зачастую разрушает ткань произведения. Подобная судьба постигла постановку «Энни» о сироте, которая ищет семью. В экранизации 2014 года история начинается в 21 веке, что исключает историческую основу оригинала — эпоху Великой депрессии 1930-х. История о надежде в тяжёлые времена превратилась в лёгкий поп-фильм, где социальные контрасты не имеют веса. Героиня просто пытается найти приёмную семью, а внешние опасности, вроде голода и холода, полностью отсутствуют. В «Выпускном» (2020) другая сторона той же проблемы. На сцене — сатира на нарциссизм в шоу-бизнеса и политические жесты, сделанные для галочки. В кино ирония смягчилась: шутки выпускников стали мягче и корректнее, а попытка быть ближе к молодой аудитории сделала картину светлой, лишила её зубов.
CGI и высокие надежды: как технологии ломают магию
Современные технологии тоже привносят определёные проблемы. Вфильме «Отверженные» (2012) о бывшем каторжнике, который пытается начать новую жизнь, пытались использовать CGI, чтобы доказать, что актёры пели вживую на площадке (без автотюна), из-за чего идея показалась революционной. Но кино — не сцена. Камера фиксирует мельчайшие движения, попытки «вытащить» ноту, борьбу актёров с дыханием. На сцене это воспринимается как энергия момента, а на крупном плане в качестве технической неточности. Хью Джекман, обладающий огромным сценическим опытом, выдержал этот формат, а другие исполнители — нет.
Другие проекты демонстрируют те же проблемы, но в меньшем масштабе. «Чем дальше в лес» (2014) использовал CGI для подчёркивания сказочности, но там, где театральная условность превращала лес в метафору запутанного и сложного взросления героев, кино раз за разом подменяло намёки визуальной буквальностью. Отправило персонажей блуждать по чаще на протяжении почти всего фильма.
Сложная ситуация складывается и вокруг «Злой», одной из самых ожидаемых экранизаций последних лет. Сам факт разделения мюзикла на два фильма вызывает тревогу: Голливуд редко режет произведения из любви к деталям, обычно это решение продиктовано коммерческим расчётом. Театральная «Злая», сюжет которой строится вокруг дружбы Эльфабы и Глинды (Доброй Ведьмы с Востока), их личного роста и политической борьбы в стране Оз, живёт благодаря полному раскрытию героинь: от падения до триумфа. Разрезав эту арку, студия нарушила внутреннюю динамику. Ещё опаснее — ставка на масштабный CGI: на сцене волшебство работает именно потому, что его создают здесь и сейчас с помощью декораций, света и движения актрёров. Спецэффекты же кажутся слишком «синтетичными» и стирают интимноть магии, которой славится спектакль. И, наконец, выбор актёров, который выглядит как маркетинговый ход. Участие мировой поп-звезды Арианы Гранде не всегда гарантирует попадание в образ, особенно если роль требует мощного актёрского таланта, а не только вокальной узнаваемости.
Редкие исключения, которые дают надежду
На фоне бесконечных попыток Голливуда «улучшить» театр особенно заметны те редкие случаи, когда кино не спорит с природой мюзикла, а слушает его. Фильм «Чикаго» (2002), рассказывающий о том, как медиа и общество превращают преступников в знаменитостей, — образцовый пример такого подхода. Режиссёр Роб Маршалл не стал переводить его в буквальный реализм и не старался объяснить зрителю, почему персонажи поют. Вместо этого он встроил музыкальные номера в сознание главной героини, превратив их в её фантазии, мечты и иллюзии. Сцена стала внутренним миром Рокси Харт, а монтаж — хореографией мысли. Театральность не исчезла, а превратилась в киноязык — живой, острый, уверенный. В результате фильм не просто сохранил дух мюзикла, но и усилил его.
Подобное уважение к первоисточнику проявилось в «Вестсайдской истории» Спилберга (2021). Мюзикл — современная адаптация Ромео и Джульетты Шекспира, перенесённая в 1950-е годы Нью-Йорка. Режиссёр не стал модернизировать историю ради «актуальности» и не переписал её под повестку, хотя такая соблазнительная возможность всегда стоит перед крупными студиями. Вместо этого он восстановил утраченную сегодня роскошь кинематографа — доверие к музыкальной форме. Его «Вестсайдская история» — не ремейк ради ремейка, а диалог между эпохами, где камера подчёркивает, а не заменяет драматургию Роббинса и Бернстайна. Подобный успех демонстрирует и «Лак для волос» (2007) — динамичная история о подростковой мечте, дружбе и борьбе за равенство в 1960-е годы. Картина не потеряла сценической праздничности, даже наоборот, перевёла её в киноязык, не дав динамике поглотить искреннюю радость мюзикла. Тайминги песен, химия ансамбля, смелая цветовая палитра — всё служит одной цели: не «реалистичному» изображению, а передаче мощной энергии. Важно и то, что фильм не стесняется условностей: не оправдывает танцы и песни, а просто делает их частью материи.
Ещё один феномен — «Гамильтон» (2020), основанный на жизни Александра Гамильтона, одного из отцов-основателей США. Формально это не экранизация, а гибрид: профессиональная видеозапись оригинального бродвейского состава, снятая с нескольких камер, но смонтированная с вниманием к ритму кино. Именно благодаря такому формату лента стала примером того, как можно перенести театральный опыт в то, что можно посмотреть дома. Камера даёт возможность увидеть то, что на сцене ускользает: мельчайшие мимические реакции, пластику рук. В отличие от многих голливудских адаптаций, здесь нет попытки перепридумать произведение; есть уважение к тому, что уже и так идеально работает. Когда-то аналогичный баланс нашёл и «Мулен Руж!» (2001) об истории знаменитого одноимённого кабаре в Монмартре. Пусть это и не экранизация мюзикла, а оригинальный фильм, но он демонстрирует, как кино способно делать музыкальность первоосновой и выстраивать вокруг этого собственный мир.
Вечный вопрос: возможна ли идеальная экранизация?
Теоретически — да, практически — маловероятно. Для этого Голливуду нужно сделать то, что он не любит: отказаться от амбиций, визуального изобилия и глянцевого стандарта, подходящего для массового зрителя. Успешная экранизация требует понимания того, что сцена — не сырьё для переработки, а форма искусства. Но это не самая сильная сторона студий, особенно когда речь идёт о дорогих проектах. Чтобы проект был идеальным, кино должно учиться у театра, а не наоборот. Необходимо понять, что главное — это голос, эмоция и человеческая история, а не CGI и звёзды с миллионами подписчиков. Но Голливуд едва ли изменится так скоро, скорее опять объявит об очередной адаптации с множеством популярных актёров, решит переписать историю. А зритель всё ещё будет надеяться.
Лена Николаева
